Мой огненный ангел
Шрифт:
Пишу, как Вы сказали, на Витин адрес. Если Вы в больнице, он передаст его Вам.
Обнимаю, шлю Божие благословение и желаю обрести крепость.
С любовью прот. Александр
1989, лето
ПРИЛОЖЕНИЯ
Тётя Вера и встреча с цесаревичем
Тётя Вера наша… Почему наша? Да потому, что у мамы было много подруг и знакомых с этим именем. Мы различали: тётя Вера — Мишка (это Вера Ивановна Иванова, которая на Рождество всегда была в костюме медведя), тётя Вера в очках (это Вера Вениаминовна Никонова, мамина задушевная подруга), тётя Вера Вишневская (это подруга мамы по институту), Вера Антоновна (знакомая нашей бабушки Веры Михайловны Фортунатовой), а это была тётя Вера НАША. Самая любимая из всех тётей Вер.
Тётя Вера наша для нас была всё. Во-первых, в честь неё была названа моя сестра Верочка,
А летом тётя Вера принимала всю компанию на дом в Болшево, где они снимали дачу с Людмилой Васильевной. Летом в Болшево приезжала ещё Марина из Ашхабада с дочкой Олесей. Марина была дочерью тёти Вериного друга Володи Янтарова, который, уходя на фронт, поручил свою дочку самым своим близким людям — Вере и Нюре Кузьминым, с которыми был дружен с юношеских лет. Кроме этого, в Болшево на даче у тёти Веры половину лета жил наш дедушка Кузьмин Дмитрий Дмитриевич, отец тёти Веры. В Болшево были другие праздники: походы в лес, прогулки в поля за ромашками…
Надо будет сказать, что тётя Вера жила не только у Людмилы Васильевны, но и с нами на Трёхпрудном переулке. В нашей трёхкомнатной квартире одна комната была её, она так и называлась: тёти Верина. Там стоял большой дубовый письменный стол, старинный шифоньер и большие до потолка книжные стеллажи, все заполненные её книгами и работами. Нас хоть и пускали туда, но трогать было ничего нельзя. Даже нельзя было ничего переложить на другое место. Она чётко знала, где лежат у неё на своих местах все бумаги и книги. Но брать читать и ставить на место, конечно же, она разрешала.
Надпись на фото рукой Николая II: «Дорогой Люле в День Святого Праздника 13 мая 1908 г. от любящего папы за хорошее поведение и успехи в науках»
Однажды, вместе с тётей Верой, я устроила уборку к Пасхе во всей квартире. Бабушка Надежда Александровна, её мама, была в ужасе от такого погрома, но мы уверили её, что всё повесим и поставим, как было. Я поднималась на стремянке под самый потолок, всё снимала (иконы и картины), давала тёте Вере, она вытирала, я вешала на место. И вдруг… Я сняла икону Божьей матери «Взыскание погибших», стала вытирать тыльную сторону, створочка открылась, и у меня в руках оказалась фотография красивого, кудрявого мальчика в белой мягкой шапочке и белом костюмчике. Она была внутри иконы, за образом. Конечно, я тут же слезла со стремянки и стала спрашивать, кто это. Тётя Вера долго молчала. А потом объяснила, что это Царевич Алексей Романов. Показала мне надпись на фотографии. Рукой Николая II была дарственная надпись: «Дорогой Люле в День Святого Праздника 13 мая 1908 г. от любящего папы за хорошее поведение и успехи в науках». Это был подарок царевне Ольге от отца на Пасху. Я спросила, зачем же она спрятала? Тётя Вера сказала, что бабушка моя, её мама спрятала так эту фотографию после революции, всегда и везде возила икону «Взыскание погибших» с собой (а значит и эту фотографию). А когда в 1928 г. обосновалась на Трёхпрудном в Москве, то повесила икону в Красный угол, где она висела всегда, и всю войну, и после войны. И вот сейчас, в начале 60-х, мы фотографию во время большой уборки нашли. Конечно, бабушку привела в большой трепет наша находка. Но я убедила её, что не надо прятать обратно, что я фотографию в рамочке повешу, а подругам, если спросят, скажу, что это наш какой-нибудь дедушка, когда был маленький. Что бояться сейчас нечего, и такую фотографию красивую нужно держать открыто. Тем более, что везде у нас висели дамы в шляпах и кринолинах, настоящие наши прабабушки. На том и порешили. И фотографию царевича Алексея повесили в комнате нашей бабушки Надежды Александровны среди икон. Но, после смерти тёти Веры, бабушки, дедушки и моих родителей я отдала эту фотографию в Российский Государственный архив литературы и искусства вместе с другими редкими архивными бумагами и документами нашей семьи. Я решила, что со временем она может потеряться, наши дети уже не очень любят, чтобы все стены были завешаны фотографиями родных и знакомых, положат в комод, потом ещё куда-нибудь, а потом и забудут, кто это. Так что фотография Царевича Алексея находится в Государственном архиве литературы и искусства за № 120а в фонде семьи Фортунатовых. Эта фотография была уже опубликована во многих книгах
Как крестили отца Александра Меня
Передо мной лежит книга батюшки «Сын Человеческий». Его подарок: «С любовью и самыми лучшими пожеланиями в день встречи в „Дукате“ на молитвенную память». Это была суббота Крестопоклонной недели Великого поста 1989 года. Мы все сразу же после литургии в Новой Деревне поехали с батюшкой на его лекцию в клуб «Дукат» недалеко от Белорусского вокзала. Я обычно обзванивала всех своих подруг и друзей, мне всегда хотелось, чтоб батюшку все услышали. Вот и в этот раз я пригласила многих, и среди подруг особенно звала Галю, которая жила совсем близко. Галочка сказала, что придет непременно и с мамой.
После лекции о. Александр всегда долго отвечал на вопросы записки, а потом его окружали люди живым кольцом, не давая уйти со сцены, и все продолжали спрашивать и спрашивать. Каково же было мое удивление, когда на сцену «Дуката» вспорхнула Галина мама в шляпке (которая, по моим понятиям, и так все знает, и ничего ей спрашивать не нужно) — и кинулась прямо к отцу. В это время о. Александр кому-то объяснял, как доехать до Новой Деревни, но, увидев Галину маму, сам кинулся к ней навстречу, обнял, поцеловал, почти поднял над землей. Я оторопела, потому что таких проявлений его чувств ни к кому не видела. А он только говорил; «Панечка, неужели это ты? Панечка, откуда вы? Панечка, как же это, как ты узнала, что я здесь?» Панечка плакала, а батюшка все обнимал и обнимал ее. Я подлетела к Галочке: «Галя, откуда мама знает отца?»
В гостях у Панечки. Таня Сагалаева, Нина Фортунатова, Панечка
Надо знать Галю, она очень сдержанный и ровный человек. Вот так сдержанно и ровно она ответила: «С детства, с момента крещения…» Тут я уже вообще перестала все понимать. Ведь Галю-то я знаю почти 30 лет, а про это первый раз слышу. Первым моим желанием было быстро всех собрать обратно (т. к. люди начинали расходиться после лекции) и всенародно представить Панечку всем, всем, но пока я бегала к Гале в зал, Панечка исчезла со сцены так же быстро, как появилась, а вокруг о. Александра была туча людей, и уже даже подойти к нему удалось не сразу. Он стоял и подписывал всем и каждому «Сына Человеческого» (а у меня 12-й, «слепой» экземпляр на машинке и рукописные страницы моей рукой со времен 70-х годов, когда еще переписывали от руки). От обиды, что никому не показала Панечку, и от ревности, что у меня нет «Сына Человеческого», а у «всех» теперь уже есть, я зарыдала.
Увидев меня в слезах в конце очереди, отец быстро подошел и одними глазами, как умел только он, спросил: «Что?».
Я заплакала еще громче и выдавила из себя: «А мне?» Батюшка тут же подписал мне предпоследнюю книгу (если бы не плакала, то очередь моя бы не дошла) и подарил еще конфеты и яблоко, как маленькой. Толпа со своими вопросами опять оттеснила меня, и я пошла домой пешком с Белорусского на Трехпрудный, утешая себя тем, что вот завтра опять увижу батюшку, и не будет этой толпы, и опять наш хор будет отвечать на каждый его возглас.
Разумеется, к Гале и Панечке я отправилась в самое ближайшее время, но Галина мама и слышать не хотела ни о какой публикации. А после гибели батюшки совсем замкнулась. Только сейчас, когда я была у нее в гостях с Таней С, Олей Ерохиной и Павлом Менем, Панечка разрешила записать некоторые ее воспоминания длянашего журнала «Приходские вести».
Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая, такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…»