Мой отец генерал Деникин

Грей Мария Антоновна

Последний русский корабль «Георгий» покинул порт 16 апреля. На рейде еще оставались несколько кораблей союзников. Командующий крепостью белый генерал Рерберг и его штаб, следивший до последнего момента за эвакуацией, должны были сесть на один из них вместе со своими семьями, но 20 апреля командир корабля получил приказ «высадить всех русских офицеров» — в это время красные уже два дня как оккупировали Севастополь. Стоя перед готовыми к отплытию шлюпками, Рерберг клеймил французов:

— Итак, вы оставляете нам лишь один выбор: или дать себя расстрелять большевикам, или броситься в море.

Капитан поднял руки к небу в знак своего бессилия. Приказ есть приказ! В конце концов для Рерберга

и его спутников судьба предоставила третье решение: защиту и кров им предложило британское командование.

Если объективно взглянуть на сложившуюся ситуацию, то необходимо признать, что если французы не хотели понимать проблем добровольцев и попирали их национальную гордость, то и Деникин, со своей стороны, не особенно утруждал себя дипломатическими тонкостями… Он лишь вздыхал: «В эти дни народного бедствия официальные представители Франции сделали все возможное, чтобы переполнить чашу нашего несчастья».

Франше д'Эспре в письме Деникину дал следующую… неожиданную трактовку недавних событий: «Эвакуация двух городов объясняется исключительно нашей неспособностью обеспечить их снабжением продуктами питания… О поражении, с военной точки зрения, здесь не может идти и речи. Если бы мы могли, не колеблясь, обречь население этих двух городов на голодное существование, то мы остались бы на наших позициях».

Британский генерал Мильн дал Деникину следующую версию событий: «Эвакуация Одессы была решена в Париже Советом десяти на основании донесений д'Ансельма и полковника Фрайденберга… Англичане энергично протестовали против плана немедленной эвакуации, но французы проигнорировали их мнение».

Деникин сделал свои выводы: «Их солдаты устали. Они не хотят больше драться. Вовлечь их в русский хаос было бы в высшей степени опасным предприятием».

Как бы там ни было, престиж французов чрезвычайно упал в глазах добровольцев: газеты, памфлеты, разговоры выражали охватившие их разочарование и гнев. «Почему мы в свое время не стали союзниками Германии!..» — слышалось то там, то здесь. Деникин признавался позднее, что ему «стоило большого труда преодолеть свою горечь». Однако в перспективе будущего интернационального согласия он любезно принял полковника Корбея, главу французской миссии, высказавшего искреннее сожаление по поводу «недавних прискорбных недоразумений». Желая ободрить Деникина, он произнес следующие слова:

— Что мы здесь можем? Что сделано, то сделано. Если некоторым личностям удалось самым досадным образом разорвать узы, связывающие наши две страны, то не на нас ли с вами возложена задача объединить наши усилия для их восстановления в общих интересах.

Действительно, Деникин потерял надежду на действенную помощь со стороны Франции с момента эвакуации Одессы и Севастополя, но он уже знал, что может рассчитывать на Англию. Военные миссии двух стран, аккредитованные в Екатеринодаре, с самого начала не находили общего языка. С каждым днем соперничество все больше перерастало в антагонизм. Так, когда военные представители Франции пришли передать Деникину телеграмму № 10317, которая сообщала о назначении Франше д'Эспре командующим «экспедиционным корпусом», британский представитель поспешил так прокомментировать Романовскому эту новость:

— Оставьте ваши переговоры с французами! Они вам многое пообещают, но ничего не дадут. Лучше представьте мне полный список того, в чем вы нуждаетесь.

Через несколько месяцев британская помощь материализовалась в 558 пушек, 12 танков, 1 миллиона 700 тысяч снарядов, 160 миллионов патронов, несколько десятков самолетов, 250.000 униформ и бесчисленные ящики с медикаментами. Английские артиллеристы и летчики, официально уполномоченные лишь инструктировать своих союзников в искусстве владения оружием

и управления самолетами, на деле принимали активное участие в военных действиях.

«Что удивительного в том, что, слыша грохочущие вдали пушки и встречая ежеминутно бросающиеся в глаза доказательства большевистских зверств, — рассказывает военный корреспондент Джон Эрнест, — наши солдаты и офицеры переходили часто к активному участию в военных действиях. В то время как я находился в Царицыне (Врангель взял город 30 июня 1919 года), большевики предприняли наступление. Флотилия из сорока вооруженных пушками кораблей приближалась по Волге к Царицыну, чтобы поддержать принимающую опасные размеры наземную атаку. Три британских самолета поднялись с посадочной площадки и начали бомбардировать флотилию, пятнадцать кораблей были потоплены, остальные вернулись на свою базу в 80 километрах вверх по течению. […] Пленные большевики говорили, что наши танки вселяют в них страх, но не до такой степени, как самолеты. В конце концов «танку можно сдаться», но какая польза поднимать руки при виде самолета? Ваши самолеты, i оворили они, — делают войну совершенно невозможной!»

Ценность британской военной помощи нельзя было переоценить, но ее прибытие в Россию странным образом запаздывало. Хадсон, военный корреспондент, по пути из Англии на несколько дней задержавшийся в Турции, дает этому следующее объяснение.

«Для меня стало очевидно, что наша штаб-квартира в Константинополе имела совсем иную точку зрения на происходящее, чем военная миссия в южной России. Она смотрела на членов этой миссии как на подчиненных. Последние энергично отрицали подобный взгляд на вещи и продолжали сообщаться напрямую с Лондоном. Однако большая часть дорогостоящих военных поставок, отправленных Деникину, шла через Константинополь, точно так же как телеграммы в Лондон. Все это вызывало трения, и наши люди в Константинополе препятствовали продвижению груза. […] Когда я покидал город, уезжая в Россию, один из наших офицеров штаба пытался меня предостеречь:

— Вы не очень доверяйте нашим друзьям в России. Они там все немного сошли с ума. Я думаю, что это как-то связано с климатом».

Это предупреждение пропало впустую. Едва приехав к добровольцам, британский корреспондент поддался воздействию «климата» и стал своим в племени «сумасшедших друзей».

Между тем ВСЮР шаг за шагом осуществляли программу, которую их главнокомандующий вынашивал с января. В конце февраля Северо-Кавказская Красная армия прекратила свое существование. Белые взяли 50.000 пленных, захватили 150 пушек, 350 пулеметов. Обеспечив себе тыл на юге, бойцы Деникина теперь повернули в северо-восточном направлении, на Царицын, где дралась 23-тысячная армия Егорова, в северном направлении, где действовали 28.000 красноармейцев Всеволодова, и в западном — отсюда угрожали 27.000 красноармейцев Тухачевского, 25.000 — Кожевникова и 27.000 — Опанасюка. 43.000 белых с нетерпением ждали приказа начать генеральное сражение с красными, общая численность которых достигала 128.000 человек. Кое-кто роптал, что этот приказ запаздывает из-за того, что главнокомандующий со дня на день ждет рождения сына.

Деникин действительно находился в сильном беспокойстве. Все гинекологи Екатеринодара давали пессимистический прогноз: ребенок слишком крупный и никак не проявляет себя. 4 марта, когда Деникин проводил совещание со своим штабом, позвонил хирург и задал вопрос:

— В случае крайней необходимости о чьей жизни я должен думать — о жизни вашей жены или вашего сына?

— Конечно, о жизни моей жены!

На рассвете 5 марта Романовский пришел разбудить своего начальника. Чувствуя, как будет разочарован Деникин, он не осмеливался сказать правду. Главнокомандующий спросил: