Мой отец Соломон Михоэлс
Шрифт:
Видимо здесь очередной раз сказалась поразительная способность евреев, не только усваивать чужой язык во всех тонкостях его нюансировки, но и через посредство языка впитывать дух народа, его культуру, его суть.
Эта способность, в данном случае, позволила пятнадцатилетнему Шлемке Вовси заняться преподаванием изученного и полюбившегося ему русского языка.
истоки
Рига девяностых годов была одним из духовных центров русского еврейства. В доме моего деда со стороны матери, доктора философии Иегуды — Лейб Кантора, собиралась молодежь и устраивались литературные и музыкальные вечера.
В
Вернувшись в Россию, он забросил медицину и стал редактором первого еврейского журнала на русском языке, а затем, в 1879 году, объединив вокруг себя журналистов, писавших на иврите — Д. Фришмана, доктора Каценельсона (Буки — бен — Иогли), поэта Я. Фруга и других — он начал выпускать в самом Петербурге первую ежедневную газету на языке иврит» Ха — йом».
Знаменитого поэта Фруга он специально вызвал из Херсона для работы в газете. Семья деда сыграла большую роль в жизни Фруга.
Однажды к моей бабушке явились две знакомые старушки — монашенки, чтобы посоветоваться насчет племянницы, молоденькой девушки — сиротки, которая не желает последовать примеру теток и пойти в монастырь, а на ее содержание у старушек нет средств.
Бабушка предложила взять ее к себе в дом и обучить ремеслу белошвейки. Евдокия — так звали девушку — была необыкновенно хороша собой, настоящая русская красавица с тяжелыми золотистыми косами. В это же самое время у деда поселился Фруг, который не имел разрешения жить в Петербурге, то есть вне черты оседлости. У деда же он фиктивно числился лакеем.
Целыми днями сидел Фруг возле Евдокии и вертел ручку швейной машины.
Однако властная и решительная бабушка в конце концов воспротивилась этому» неподобающему» роману — еврейский поэт да с православной, да еще в ее доме, к тому же на незаконном положении в Петербурге!
Так или иначе, Евдокия покинула дом, и продолжала навещать бабушку. С Фругом же она осталась до конца своих дней, самоотверженно разделяя с ним все тяжести и невзгоды, которые могли выпасть на долю еврейского поэта в России.
« Ха-йом» сотрудничал также и Фришман, приехавший по вызову деда из Варшавы.Но еврейская культурная жизнь активнее всего протекала тогда в Польше.И через некоторое время, когда известный журналист Наум Соколов задумал издавать в Варшаве другую еврейскую ежедневную газету, «Ха — йом» прекратила свое существование.
Дед с семьей переехал в Либаву, где ему предложили место казенного раввина. Там же, в Либаве родились девочки — близнецы — моя мать Сарра и ее сестра Эльза, которую дома называли Элей. Когда девочки немного подросли, вся семья перебралась в Ригу. Бабушка умерла рано, и вся семья — брат и две крошки — остались на попечении старшей дочери деда — Маши.
Там, в доме Кантора, папа познакомился с моей матерью. Я представляю себе, как его очаровала необыкновенная мамина красота и насколько привлекательным для него оказался и сам дом деда, где царила атмосфера свободы и глубокой еврейской духовности, которой ему так недоставало в доме своих родителей.
Двери дома всегда были гостеприимно раскрыты, на столе шумел неизменный самовар, а вокруг стола располагалась молодежь, горячо обсуждавшая бурные события того времени, будь то
Там же, в доме деда устраивались литературные вечера, на которых многие, в том числе и Шломо Вовси, читали стихи Бялика, Фруга, Апухтина, Надсона и других поэтов.
Друзья отца вспоминали, что на этих вечерах он имел непревзойденный успех, и все советовали ему поступить на сцену. Однако, он пока не решался.
Когда, спустя почти двадцать лет, критики, журналисты, театроведы и шекспироведы одолевали Михоэлса просьбами изложить в обстоятельной статье его концепцию и процесс работы над» Королем Лиром» — дело было вскоре после премьеры — Михоэлс долгое время противился, но, наконец, сдался и в тридцать шестом году была напечатана статья под названием» Моя работа над» Королем Лиром» Шекспира.
Увы, более подробной автобиографической справки нет во всем его архиве. Он не любил возвращаться к прошлому, не имел терпения записывать предстоящие выступления, не имел времени вспоминать. Поэтому, многое я сама впервые узнала только из этой статьи. Вот как он описывает свои первые попытки стать актером:«… Эти мечтания я прятал глубоко — я считал, что не обладаю достаточными способностями, чтобы посвятить себя актерской деятельности. Кроме того, мои родители отнеслись бы к подобному решению отрицательно: в среде, к которой принадлежала моя семья профессия актера считалась зазорной. Если в столице небольшая часть актеров проникала иногда в другие слои общества, то в провинции, и особенно в еврейской среде к ним относились отрицательно и нигде не принимали. Это заставляло меня скрывать свои мечты, тем более, что я был уверен, что ничего реального из них не выйдет. Я начал серьезно готовиться к совершенно другой профессии — меня тогда очень интересовала адвокатура. Я воображал себя адвокатом, с героическими усилиями защищающим какого-то человека и добивающегося его освобождения из-под стражи. Именно, готовясь к карьере юриста, я решил заняться дикцией, так как в то время плохо владел русской речью. По наивности своей я полагал, что быть юристом — это прежде всего значит быть блестящим оратором.
Был у меня в то время один друг, который мне духовно протежировал. Это был Нимцович — отец знаменитого шахматиста. Сам он тоже был прекрасным шахматистом и поэтом, хотя и занимался лесным промыслом. Ему было шестьдесят лет, а мне семнадцать, но мы прекрасно понимали друг друга.
Моя юридическая карьера его столь же интересовала, сколько меня — лесное дело. Но зато он с особым вниманием относился к моим мечтам стать актером, а я — к его поэтическому дарованию.
Нимцович посоветовал мне брать уроки актерского мастерства и свел меня с актером Велижевым, который, впоследствии, некоторое время работал с Мейерхольдом. Велижев много мне дал в смысле дикции и постановки голоса, но заявил, что актера из меня не выйдет, так как у меня нет для этого достаточных данных.
«Какой из Вас актер при Вашем росте?». С этим приговором я примирился, и профессия актера была тогда для меня только грезой».
Весной пятнадцатого года скончался мой дед И. — Л. Кантор, и осенью этого же года отец с мамой и ее сестрой Эльзой переехали в Петербург. Отец поступил на юридический факультет Петербургского университета. Окончание учебы выпало уже на послереволюционное время. Идеи о гуманных задачах адвоката испарились с появлением ревтрибуналов, слухи о которых просачивались в студенческую среду и холодили кровь. Отец стал подумывать о переходе на математический факультет, где проблемы» гуманизма» не стояли с такой остротой, а способностью к математике он обладал исключительной.