Мой плохой босс
Шрифт:
Когда все началось? После первой пощечины, кажется. Когда мне хотелось только подобраться и потянуться к ней навстречу и попросить: «Еще».
Еще? Я действительно хочу еще? Чтобы она еще раз меня ударила?
Я не успеваю найти ответ на этот вопрос — на мои глаза ложится плотная черная полоса ткани. Это настолько неожиданно, что я даже вздрагиваю.
— Глаза тебе не нужны, мой сладкий, — шипит Ирина, заставляя яд в моих венах восторженно пениться, — они только отвлекут тебя от ремня.
И никаких слов,
Снова стук в дверь. На этот раз уже более настойчивый, чем первый.
Господи, сколько нужно этому кретину времени, чтобы он понял, что его тут не ждут?
Она встает. Встает с постели и, судя по стуку её каблуков, отходит к двери. И ключ в замке проворачивается.
— Ира? — окликаю я её, но ответа мне не полагается.
Я один.
Без штанов, прикованный к кровати, с завязанными глазами.
В тишине.
И… Что это? Она отошла поговорить и послать Зарецкого в задницу, где ему и место? Или?..
Мысль о том, что Она может оставить меня вот так совсем — ледяная и скользкая на вкус.
На самом деле — она может. Имеет право. Это было бы отличным ответом за то, как я с ней обошелся на корпоративе. Я ведь понимаю, что тот мой поступок был скотским. И с самого начала понимал.
Вот только извиняться и признавать свою вину я не умею.
Так что — если Ирина решила оставить меня вот так, я не удивлюсь.
Еще и пофоткать меня прикованного к кровати можно. Вот это будет самый беспощадный способ мести. И вот, пожалуйста, тот компромат, который аннулирует мой компромат на Зарецкого. В конце концов, я бы тоже не хотел, чтобы хоть кто-то узнал, что я сам позволил обойтись со мной вот так.
Она не возвращается. И тишина будто крепче стискивает свои ледяные пальцы на моем горле.
Я чуть подтягиваюсь на руках к спинке кровати, касаюсь пальцами повязки на глазах. Снять? Оценить обстановку и прикинуть способы высвобождения?
Нет. Я возвращаюсь на исходную. Опускаю лоб на покрывало. Жду.
Снова цоканье каблуков по плитке пола, вздрагивает кровать подо мной, от веса опустившейся на него девушки. Она и не выходила никуда? Стояла у двери и смотрела на меня?
— Умница, — фырчит Хмельницкая в волосы на моем затылке, — не стоит снимать то, что я надела. И тишина — это тоже наказание. Его начало.
— А что Зарецкий? — я не выдерживаю, потому что слышу стук снова. На этот раз он звучит более неуверенно.
— Ничего, — то, как бесстрастно откликается Ирина о своем Пэйне — просто бальзам на мою душу, — после третьего раза он должен уйти. Он опоздал. Пришел позже, чем обещал мне. Я имею право ему не отвечать.
— Ты порвешь с ним? — не удерживаюсь я.
— Если ты продержишься до конца моей порки, — откликается Она, опуская ладони мне на плечи.
Если. Хорошее условие. Есть ради чего терпеть, если что.
А может —
— Ну что, может, передумаешь? — шепчет Ирина мне на ухо, а её пальцы возятся с ремнем, распуская его петлю на моей шее, — может, все-таки уступишь место Проше и поедешь к своим маленьким шлюшкам, а, Антон Викторович?
— Нет, — этот яростный рык у меня выходит как-то сам по себе, — ты — моя. Ты!
И никто больше мне сейчас не нужен.
Я понятия не имею, как она отнесется к этим моим словам. В конце концов у нас — ничего нет, даже секса не было, а вот ненависть за последние дни, кажется, достигла критической точки.
Но она — моя.
Это — моя блажь, мой каприз, от которого я сейчас не желаю отступаться. И ради того, чтоб это стало правдой, я, кажется, готов на совершенное безумие.
Острые зубы стискиваются на моем плече. Эта боль топит мой разум алой вспышкой, заставляя подавиться несказанными словами.
И все-таки… Мало! Мало боли. Я жду большего.
— Мне нравится твой голод, — выдыхает Ирина, выпрямляясь, — очень. Но я тебе не по зубам, Антон. Ты меня не выдержишь. Такую меня — нет. А другой тебе после всего, что было — не полагается.
И пусть я слышу в её голосе только снисходительную насмешку. Каждое её слово — будто колет меня иглами, заставляя все больше адреналина проникать в мою кровь, в мое тело. Скоро я уже вообще не буду помнить себя от этого.
— Как же ты меня бесишь, Верещагин, — после этих влажный язык Хмельницкой касается моей спины и скользит вниз, к пояснице, оставляя после себя влажную дорожку.
И все мое существо становится на дыбы, захлебывается возбуждением. Да что за…
Никогда такого не было со мной. Чтобы я был готов кончить вот от одного такого прикосновения? Этого же возмутительно мало.
А я готов…
Я даже не успеваю обдумать это — гул внутри меня падает тяжелой волной на мое удивление этому явлению, смывая его бесследно.
Ничего странного. Все так как надо!
— Бесишь, — тем временем констатирует Хмельницкая, отрываясь от моей кожи, — но раз уж сегодня ты хочешь оплатить мой счет…
— Ты будешь болтать, или уже перейдешь к своей порке? — бросаю я яростно. Устал ждать. Устал думать, как оно все будет…
Первый удар обжигает бедро. Хлесткий, злой. Яркий…
Твою ж мать…
Никогда в жизни не думал, что буду вот так — восторгаться одному удару ремнем. Да еще и по заднице. Как мальчишку дерут…
— Ты совершенно ничему не учишься, Антон, — тон Хмельницкой становится чуть холоднее. Хотя, казалось бы, куда еще? Даже в Антарктиде нет столько льда, сколько во взгляде Хмельницкой, обращенном ко мне во время сессии.