Мой плохой босс
Шрифт:
— Это все, что ты можешь, Госпожа?
Ну, а что поделать, если она все церемонится, если её не выбесить?
Да-а, второй удар! И тысяча черных точек пляшет под сомкнутыми веками. Больше тьмы, еще больше.
— Еще…
Все-таки это вырывается из моего рта.
Я готов умолять её, чтоб она не останавливалась. Но в этом нет никакой необходимости — еще три удара она выдает мне один за другим, без малейшего промедления.
М-мать твою…
— Еще? — хриплый шепот Хмельницкой я слышу не ушами,
— Да! Я буду…
Я не уступлю тебя никому…
Я по-прежнему не знаю, что со мной. Не знаю, почему каждый новый удар ремня по ягодицам отдается мне в душу таким восторгом.
В каждом — новый глоток боли. И каждый из них — будто кислотой прожигает меня насквозь. Каждый — будто шаг в одну сторону.
— Антон?.. — она останавливается.
Каждые несколько шагов она останавливается.
Каждый раз — спрашивает меня — идти ли нам дальше. И всякий раз я рычу ей в ответ свое голодное «да», потому что…
Не умею останавливаться.
У меня недостаточно слов.
Сейчас недостаточно.
Я не могу описать ей, как с каждым ударом её ремня лопается еще один нарыв на моей душе.
Как с каждым ударом — я чувствую себя чище. И просто…
Наказывай меня еще, Госпожа. Еще. Тебе можно…
Я не умею просить прощения. Словами — не умею. Но вот так — попросить прощенья перед ней я могу. За… За все. Там длинный список, я в курсе.
Раз.
Два.
Пауза.
От боли пылает все существо, оно от неё задыхается, вот только мне его не жаль, пусть даже это существо — я.
Наверное, я мог бы её остановить, попросить пощады, но… Я не буду этого делать. И даже не потому, что это как-то повредит моему самолюбию. Нет.
Это её цена. Цена того, чтобы она отказалась от других. От Зарецкого. Чтобы больше не было этого «космического», который «так ей подходит». Никогда!
Моя, моя Госпожа. Ценой этой боли, ценой каждого из этих ударов — моя.
Три.
Четыре.
Пять.
Пауза.
— Еще, пожалуйста… — на пределе дыхания.
— Ну, раз ты просишь… — в её голосе только удивление, но оно — хорошее удивление. Она не ожидала, что я продержусь так долго? А я пойду еще дальше. Я иду до конца. Всегда.
Это уже не боль — это уже агония. В каждой клеточке тела.
Агония одного конкретного мудака, который корчится где-то внутри меня и пытается спрятаться от боли. Уйти от наказания. Вот только сегодня — я не дам ему этого. Самому себе не дам.
Я чувствую — моя пропасть где-то рядом. Бездонная, грандиозная, манившая меня с самого начала.
И все сильнее затихает мир. Затихает, отступает, прячется прочь. И правильно. Здесь и сейчас — нам не до него.
Семь.
Восемь.
Девять.
И добивающий…
Дальше — уже ничего. Ни боли, ни
В слепящую тьму я ныряю с разбега. Без всяких сомнений.
Там меня нет.
Там только свобода…
Глава 16. Ирия
Есть люди, которые во сне выглядят кротко, спокойно, умиротворенно.
Верещагин же — даже сейчас очаровательный стервец. Уставший, но все тот же сладкий поганец, которого все мое существо желало познакомить с любимой плетью, с самой первой нашей с ним встречи.
Мои пальцы скользят по его волосам, а сам Антон дремлет, устроив голову на моих коленях. Еще не пришел в себя. Мелко вздрагивает — и глазные яблоки под веками так и бегают. Интересно, насколько цветные он сейчас видит сны?
Улетел. Вот так вот, с первого раза — улетел в спейс.
Нет, у меня частенько летают те, кто хочет именно этого, но…
Первый раз вижу, чтобы саб улетал с первой порки…. С моей абсолютно бесцеремонной порки! А ведь спейс — это не только гормоны, для спейса нужно и особое эмоциональное состояние.
Но это невозможно подделать, невозможно имитировать.
Значит — он меня принимал. До последней секунды.
Это из ряда вон.
Он должен был меня остановить, я давала ему на это добрый десяток шансов, давала возможность обойтись малым уроном, признать свое поражение, а он…
Он выдержал меня. Меня! Садистку и порщицу, которая с двадцати не выпускает из рук ремня. Которая никогда не наедается малой толикой боли, именно поэтому никогда не связывается со свежими сабами.
Поэтому, и кое почему еще.
Но мысли сейчас не об этом. Мысли сейчас об Антоне.
Все так занятно… А я-то еще думала, почему у меня такое помрачение в сторону ванильного мальчика произошло. Оказывается — чуйка сработала. Оказывается, вот он — мой идеальный поганец для наказаний. Дери и дери. А он будет летать и просить еще.
Ур-р-р, как же вкусно это звучит.
Надо почаще слушать чуйку. Тамара вон на взгляд в мужике потенциального раба углядеть может — возможно, поэтому и пустила Верещагина. А я…
А мне нужно озвученное желание. И можно еще ошейник в зубах принести. И контракт, чтоб потом — никаких претензий, что я зашла за обозначенные границы.
Вообще — я и сейчас зашла. Я выдрала не Тематичного мальчика. Без контракта. Но…
Он сказал, что согласен на это. Я не заставляла его ложиться под ремень. Выбор у него был. И столько возможностей отказаться, сколько я ему предложила — никому еще не предлагала. Так что…
Сам нарвался. Я мучиться угрызениями совести не собираюсь.
— Еще, еще, — голодным шепотом отдается его голос в ушах, будто заблудившееся в закоулках моей души эхо.
Буквально умолял меня продолжать. Он — и умолял.