Мой плохой босс
Шрифт:
Идиот, да…
К чему это я сейчас?
Потому что это забавно — то, что жена Зарецкого стоит совсем недалеко, у окна в дальнем углу номера. И окинь Зарецкий взглядом весь номер — он бы тут же ощутил, что каждое его слово будет сейчас использовано против него.
Но он не видит. Ира пожирает все его внимание. Он смотрит только на неё, не замечает ничего больше. И это он зря…
Все это время я опасался, что жена Зарецкого передумает. Что то, что Ира из неё вытянула — это её признание, оно кратковременное, и ей не хватит решимости, но сейчас… Сейчас
Он надевает ошейник. Все так же глядя только на Ирину и игнорируя весь мир, кроме неё. Только усугубляя свой приговор.
Я бы ревновал — если бы не осознание последнего.
Пальцы Ирины резко щелкают. И этот щелчок — уже будто приказ. Это и вправду походит на тайный язык, который Зарецкий понимает мгновенно.
Он падает на колени. Именно падает, не опускается, а падает, и я вижу на его лице облегчение. Я знаю это ощущение — когда начинается игра. Когда лопается та удавка внешнего мира на твоем горле, и ты перестаешь быть собой, становишься мальчиком для своей госпожи. Инструментом для её удовольствия.
— Рубашку долой, — коротко приказывает Ирина, — и побыстрее.
Он дергает за воротник с силой, и несколько пуговиц все-таки отлетает и с сухим треском раскатывается по полу.
Всем своим видом демонстрирует, как ему не терпится получить вожделенное наказание.
Пыль в глаза этот урод пускает профессионально… Но смотрится это, конечно… Голодно…
Я все еще его ненавижу. Вот за это. За то, что сейчас я не хочу смотреть на Иру. За то, что не хочу снова увидеть на её лице зеркальную алчную потребность. Такую же, как у него. Не хочу ощущать себя лишним, совершенно ненужным зрителем. Ведь они так друг другу подходят…
Тонкие пальцы Ирины сжимаются на моем подбородке.
Оказывается — она уже преодолела те несколько шагов, что нас разделяли, и смотрит на меня сверху вниз, раздосадовано. На меня! Напрочь игнорируя Зарецкого…
Боженька, если ты есть, паузни сейчас Вселенную. Я хочу еще продлить это охуетельнейшее мгновенье.
Она —зашкаливающий секс, немедленный и недоступный, в этих своих кожаных брючках, в черном кожаном корсете, со стянутым в кольцо хлыстом, притянутым к ремню на бедре.
И если бы была возможность не давать ей выйти из дома — я бы не дал. Лишь бы никто не увидел её такой — всю обтянутую черной кожей, вызывающе жесткую, мою любимую кобру.
— Это не наказание, ты помнишь? — тихо шипит Ирина, и мне ничего не остается — только судорожно кивнуть.
Не наказание. Награда. Месть.
Даже если Зарецкий не станет покрывать моих убытков, я хотя бы увижу, как он обломается. Не получит мою госпожу.
— Хороший мальчик, — ладонь моей госпожи чуть похлопывает меня по щеке, — и встань на колени. Вот это — наказание. Еще раз засомневаешься во мне — конца сессии будешь дожидаться лицом в пол.
Это жестокое обещанье. Но на мое счастье — пока остается только предупреждением.
Ирина возвращается к Зарецкому. Он ждет. Терпеливо ждет её внимания. Он просил
На самом деле на четверых. Жду не дождусь, пока он узнает!
— Ты… — голос Ирины снова холодеет до температуры абсолютного нуля, — ты влез в мою жизнь и начал портить жизнь Антону. Ты ставишь меня в безвыходное положение. Ты нарушаешь все мыслимые правила Темы. Ты собой доволен, Прош?
На самом деле, проговорить это вслух — что саб может пытаться ставить раком доминанта — это же бред. Еще бы я это все в жизни не наблюдал… Правда поставить раком её… Я не смог, Зарецкому вот тоже оказалось не под силу. Интересно, есть ли вообще хоть какой-нибудь человек в мире, кто это смог бы?
Нет. Просто нет. Не бывает таких. Мне кажется, Хмельницкая нагнет и Илона Маска, а рядом еще и какого-нибудь американского президента поставит. В первой позе подчинения.
Зарецкий молчит. Все, что слышно в этой комнате, — его жадное дыхание, будто он пытается глотнуть лишнего кислорода рядом с ней.
Наказание следует тут же — Ирина толкает его ногой в спину, заставляя уткнуться лицом в пол.
— Я не слышу ответа, — шипит она, опуская ногу чуть выше его лопаток. С силой — каблук совершенно точно отпечатается на его голой коже.
Нет, я все-таки хочу убить эту сволочь…
Это мое! Мое!
Я снова ловлю её взгляд. Прямой, спокойный. Чуть качает головой, будто обещая, что дальше не зайдет. Меня отпускает, но совсем чуть-чуть.
— Я! Не! Слышу! — Ирина наклоняется ниже и каждое её слово, как раскаленное масло — и ощущается, что игнорировать этот вопрос больше нельзя. Вопрос уже даже не в силе наказания. Вопрос в том, принимаешь ли ты условия игры. И если не ответишь, значит — не принимаешь.
Неужто передумал.
— Ты здесь, — коротко выдыхает Зарецкий, — я послужу тебе. Ты утолишь мой голод. Оно того стоило.
Ирина улыбается. Он этого не видит, но она улыбается той самой улыбкой, когда в уме уже поимела всевозможно своего соперника.
Она снова щелкает пальцами. Только теперь это жест не для Зарецкого. Для его жены. Её время пришло. А время Зарецкого — вышло!
Злата шагает вперед, и стук её каблуков — это та самая поступь моего возмездия, которую я ждал весь этот вечер. Встает над собственным мужем и смотрит на него сверху вниз.
Какое убийственное у неё лицо…
Нет, в жизни ничего нет опаснее ревнующей бабы. Надо взять это на заметочку. Есть у меня подозрение, что от ревнующей Хмельницкой я просто не уползу. Хотя… Хотя к кому ей сейчас ревновать? Если в моем мире никого кроме неё просто не помещается?
— Да, я здесь, Прош, это ты прав, — Ирина тем временем снимает с крепления хлыст, и резко встряхивает его, сухо щелкая им в воздухе, — вот только кто тебе сказал, что утолять твой голод буду я?
Зарецкий вздрагивает, пытаясь поднять голову. Злата же — хорошая ученица — опускает уже свою ногу на его затылок. Еще не время — вскрывать все карты.