Мой покойный муж

Бакулина Екатерина

У него подбородок чуть подрагивает от волнения. Все это не игра. Ему действительно это очень важно сейчас.

— Там холодный ветер, Нэт.

— Хорошо, — я вижу, как у него пальцы в кулак сжимаются, и раздуваются ноздри, но он упрямо улыбается все равно. — Тогда, хочешь, посидим у камина я и буду петь тебе песни под лютню?

— Ты не умеешь играть.

— Я буду петь, — говорит он. Словно последний бой, и он стоит насмерть. Уши у него горят.

— Хорошо, — почти сдаюсь я. — Если хочешь, спой для всех нас, после ужина.

Он кивает.

— У меня есть кое-что для тебя. Ты ведь

хотела подарков?

Боже мой! Это Турун рассказала ему то, что я говорила Гордану?

Нэт лезет в карман, достает что-то маленькое, завернутое в платок. Осторожно. Смотрит на меня… И, видимо, улавливая интерес в моих глазах улыбается иначе, чуть менее напряженно.

— Если пытаться доказать любовь и внимание, — говорит он, — то ведь просто купить случайную вещь или даже заказать у ювелира — это не то. Без души. Поэтому я решил сделать сам.

Он разворачивает, показывает мне. Это маленький гребешок… Птичка?

И чтобы отдать, Нэт обходит стол, подходит ко мне. Я тоже поднимаюсь ему навстречу, что уж…

— Вот, — говорит он. — Это слоновая кость. Ты даже не представляешь, сколько я этой кости перепортил, пока хоть что-то сделал.

Я смотрю… сделано, конечно, чуть грубовато, не очень умело, но аккуратно и очень старательно. Так мило.

— Птичка… — говорю я.

— Птичка, — соглашается он. — Ты хотела свободы? Крылья… Поэтому птичка. Но, может быть, птичке нужно свое гнездо? Дом, где ее любят… Пустить корни…

Он осторожно закалывает гребешок мне в прическу, руки у него дрожат.

— У птичек нет корней, — я смотрю ему в глаза.

Сукин ты сын! Где ты раньше был со всем этим?

— Айлин… Я понимаю, что говорю сейчас страшную дурь, но я… Я целую речь приготовил, и все забыл. Прости… Я просто хотел порадовать тебя. Сделать что-то для тебя… Подожди. Это еще не все. Я потом подумал, что все-таки герцог, а не сапожник какой-нибудь, и самодельным гребешком не отделаться.

Из другого кармана он достает атласный мешочек. А из мешочка — колье с сапфирами. И сапфиры во-от такой величины! Да за это шикарный дом в Кетнахе можно отстроить!

— Еще вот, — говорит он. — Сапфиры тебе всегда нравились.

Тяжелые, чуть вытянутые, словно капли.

— Ты с ума сошел?

Он качает головой.

Потом подходит сзади и застегивает колье у меня на шее.

Все смотрят на него, но он теперь смотрит только на меня. И улыбается так открыто и смело, как человек, которому больше нечего терять. Подарки отдал, петь договорился.

— Я готов подарить тебе все, — говорит он. — Отдать тебе все, что у меня есть. Но ведь все мое и так — твое, ты моя жена и имеешь на это право. Подарки — это не главное. Я готов сделать для тебя все, что захочешь. Когда ты уехала, я понял, что больше не могу без тебя. Я люблю тебя. Я всегда любил, но, наверно, не находил в себе сил признаться, боялся, что ты не захочешь, что откажешься… что я неприятен тебе, и нужно совсем другое. Что тебе лучше без меня. Но ведь нельзя бегать от самого себя вечно. Турун права. Я сам вечно бегал от тебя. Больше не буду. Я устал бегать. И уже, наверно, ничего не изменит — нужен ли я тебе или нет, чувствуешь ли ты хоть что-нибудь ко мне… Но я все равно хочу сказать, что мне никто кроме тебя не

нужен.

Он стоит, смотрит мне в глаза.

Мне даже представить страшно, чего ему стоило решиться на вот это вот все.

Хочется что-то ответить… и слезы на глаза наворачиваются.

И все смотрят. А я не могу плакать при всех.

Я беру его за руку.

— Пойдем… выйдем, ладно? — говорю шепотом. — Пойдем, погуляем под звездами и поговорим.

Глава 28. О прогулках без звезд и песнях без музыки

Потом я плакала у него на плече.

— Где же ты был раньше? — спрашивала я.

Он улыбался, обнимал меня, гладил по волосам, прижимался своим колючим подбородком к моему виску.

— Дурак был, — говорил он тихо. — Сам не понимал. А понял только, когда оказалось — либо сейчас, либо уже никогда. Поздно будет. А так, чтобы никогда — я не хочу. Не смогу… и без тебя все остальное теряет смысл. Нет… я, наверно, могу, но хочу больше. И если я хочу вернуть тебя, мне надо что-то делать… ты знаешь…

Он вздохнул судорожно, переводя дыхание. И я еще крепче обняла его в ответ.

Дурак — да, ой, дурак… но я уже давно привязалась к нему, и не хочу его терять. Мне хорошо сейчас.

— Я тоже тебя люблю, Нэт. Очень люблю. Не знаю, как это вышло…

Я сама, наверно, только сейчас осознала это, только сейчас поверила.

Или только сейчас в него влюбилась. Что-то изменилось во мне, когда он стоял там, перед всеми. Увидела, насколько сильно ему нужна, и на что он готов ради меня.

Меня немного мучила совесть, что заставила говорить при всех. Но если бы не это, я бы не поверила в него так сильно.

Не перестала бы сомневаться… может быть. Скажи он это тихо наедине, я не увидела бы, насколько важно для него.

Теперь вижу. Верю ему. И ни о чем не жалею.

Какая любовь без доверия?

Удивительно вот так влюбиться в человека, которого знаешь едва ли не четверть века.

Он гладит меня по волосам, пальцы у него жесткие… зеленые глаза…

— Знаешь, я тут смотрел на Кита, — говорит он. — На то, что Кит делает, как он точно знает, чего хочет, и не собирается отступать. Ему Джон сначала все обещал, от радости, что его спасли, потом как-то постепенно обещать перестал, начал уходить от этой темы. И тут Кит взялся сам. Я понимаю, что там Майрет еще, но Кит скоро все под себя подгребет. Он со всем дружбу завел, все связи наладил… Чтобы быть с Майрет, не ради этой власти даже. И я смотрю и думаю — вот я старый дурак… И что сделал я? А когда от Фергюса письмо пришло, он писал, что ты хочешь подписать развод, то понял, что либо бегу к тебе прямо сейчас, либо будет поздно.

И прибежал.

И вот это вот все устроил. Охотник, чтоб его! Добычу догнал и победил.

И потащил гулять под звездами.

Страшно довольный собой.

Конечно, далеко гулять мы не пошли, действительно холодно и скоро зима, ветер с моря. Посидели немного в беседке у стены, укрывшись теплым плащом, одним на двоих. Какие уж там звезды? Но сидеть рядом с ним было все равно хорошо, тепло и уютно.

Сейчас я смотрю на него, и не могу больше ни на что обижаться и сердится. Все есть, как есть… Мне нравится.