Мой русский любовник

Нуровская Мария

Я вошла внутрь собора, все еще ошеломленная увиденным. На меня натыкались люди — я ничего вокруг не замечала. Чувствуя себя совершенно разбитой, по пути присела на одну из скамеек для прихожан в боковом нефе в надежде, что Александр как-нибудь сумеет меня отыскать.

Мой взгляд обратился в сторону алтаря. Я увидела, как косой луч солнца, проникая через витраж наверху, высвечивает плитки пола, заставляя их переливчато искриться. «Ну почему, почему люди не стареют так, чтобы снаружи этого не было заметно?» — подумала я с горечью. Старение кожи не представлялось бы тогда такой драмой… Моя собственная кожа с недавнего времени стала моим врагом, которого я всячески старалась

умилостивить. Этот тревожный взгляд в зеркало каждое утро: только б не обнаружились следы новых изменений к худшему… Счет уже шел не на недели, а на дни. Надо постараться до конца сохранить в себе ощущение молодости, которая обманчива, ибо в увеличительном стекле зеркальца для макияжа видно наметившийся второй подбородок. К счастью, в обычном зеркале он не так бросался в глаза, а если выпрямиться, то и вовсе исчезал. Я нашла свой метод омоложения: приноровилась держать голову таким образом, чтобы нескольких лет как не бывало.

Странное состояние овладело мной. Так бывает в природе — затишье перед бурей. Возможно, это была усталость, ведь встали мы ни свет ни заря, потом была долгая дорога на машине, которую дала нам профессорская чета Ростовых. Да и немало находились пешком по Реймсу… И все же что-то неладное творилось со мной… внезапно меня скрутила боль в низу живота, а потом теплая влага заструилась по ногам. Я инстинктивно сжала мышцы, почувствовав неприятную липкость на внутренней поверхности бедер. Боялась пошелохнуться и даже вздохнуть поглубже. Солнечный луч на полу переместился, и я с ужасом увидела темную струйку, показавшуюся из-под скамейки. Я опустила голову на деревянную подставку и прикрыла глаза. «И зачем только дала себя сюда привезти?» — подумала безучастно. Мне вдруг стало совершенно безразлично, что со мной будет дальше. Могу остаться здесь и истечь кровью. Просто засну и не проснусь. Какое было бы облегчение…

Поблизости я услышала шепчущиеся голоса. Кто-то кому-то сообщал, что вон той женщине стало дурно. С собой я этот факт не ассоциировала. Из оцепенения вывело прикосновение чьей-то руки, тронувшей меня за плечо. Подняв голову, увидела перед собой священника в сутане.

— Вам плохо, я могу вам помочь?

«Скорая» прибыла через несколько минут. Меня положили на каталку. Собравшаяся в храме толпа — кажется, начиналась служба — расступалась, давая дорогу. Приехавшие врач и санитары действовали очень слаженно и быстро. Каталку вывезли на подъездную аллею, у выхода ждал реанимобиль, в который меня погрузили. Окончательно я очнулась в небольшом кабинете, заставленном стеклянными шкафами с инструментами и гинекологическим креслом за ширмой. Меня переодели в больничную сорочку и переложили на кресло, поместив мои ступни в специальные пластмассовые футляры, расположенные по бокам никелированного чудища. Мои ноги были широко разведены, я была не в состоянии пошевельнуться.

Появился доктор в халате ярко-бирюзового цвета и круглой шапочке. Его глаза за стеклами очков в золотой оправе были такими же холодными, как и все это помещение. Натягивая резиновые перчатки, он приблизился ко мне:

— Вы говорите по-французски?

— Да, говорю.

— Вы ведь из Польши, не так ли?

— Да, из Польши.

— У вас есть с собой какие-нибудь анализы, выписки из истории болезни?

— Нет.

— Может, вы помните, какой вам поставили диагноз после последней цитологии?

Я молча воззрилась на него.

— Вы поняли, о чем я вас спросил? Может, мне нужно говорить помедленнее?

Последний вопрос вывел меня из себя.

— Французский я знаю не хуже вашего, — отрезала я, — а никаких анализов не сдавала, потому что у меня не было времени перед

отъездом.

— А когда сдавали в последний раз?

— Вообще не сдавала.

— Как давно вас осматривал гинеколог?

— Не помню. Я же вам говорила, мне некогда ходить по врачам, я очень занятой человек…

На его лице отразилось недоумение.

— Постойте-ка, в Польше ведь есть смотровые кабинеты? Или нет? Как видно, отсутствуют, если пятидесятилетняя женщина не помнит, когда была у гинеколога.

Не получив ответа, он приступил к осмотру. Боли я не чувствовала, но кровь так и брызнула ему на халат, несколько капель даже попало на лицо.

— О-ла-ла, вот так паштет, — сказал он, отходя и снимая окровавленные перчатки. Вид у него был, как у мясника. — Обязательно надо сделать биопсию. Вы что-нибудь сегодня ели и когда?

— Кажется, ела, час назад… или два… а может, три? А сейчас сколько времени?

— Около часа пополудни.

— Тогда… ага, я перекусывала где-то в десять.

— Придется переждать, отвезем вас в палату.

Я приподняла голову, но она тут же упала на подголовник.

— Я здесь не останусь. Биопсию мне сделают в Париже.

Врач усмехнулся и холодно сказал:

— У меня большие сомнения в том, что вы доберетесь до Парижа в таком состоянии.

— А что со мной? Просто слишком обильная менструация, да? Странно, месячные у меня прекратились давно, с полгода назад…

— Это может быть все что угодно… — медленно произнес он.

Меня перевели в палату, подсоединили капельницу, больно уколов в вену. Перед моими глазами был белый потолок. «Tabula rasa [15] , — подумала я, — все стерто… Стерта моя любовь. Этот жуткий анализ… какое отношение это имеет к нашей любви? Что может быть общего между руками в резиновых перчатках и руками любимого мужчины… И где он, кстати? Где сейчас мой русский любовник?» Я сама не знала, хочу ли его видеть… Однако при его появлении слеза выкатилась из уголка моего глаза. Его лицо — единственно близкое мне в этом резком больничном свете…

15

Чистая доска (лат.).

Он меня искал. Слышал пронзительное завывание кареты «Скорой помощи», но кто-то ему сказал, что плохо стало мужчине. Он метался, бегал, пока не добрался до сакристии [16] , где узнал, куда меня отвезли.

— Я не хочу здесь оставаться, — слабым голосом сказала я.

— Придется. Я разговаривал с врачом.

— Не останусь, не подпишу согласия на исследование. Кровотечение уже прекратилось, поэтому отвези меня в больницу в Париже…

Александр взял мою руку. Лицо у него было такое расстроенное и озабоченное, что мне стало жаль его.

16

Ризница в католических и протестантских храмах.

— В таком состоянии ехать нельзя, тебя растрясет…

— Всего каких-то два часа пути. Если ты не согласишься везти меня, я закажу такси. В Париже я знаю отличного врача…

Я имела в виду мужа моей коллеги из Сорбонны, профессора Муллена. Будучи акушером-гинекологом, он помогал появляться на свет детям, а этот молодой врач в очках в золотой оправе вознамерился извлечь клетки смерти из моего живота.

— Возьми у меня в сумке записную книжку… там есть номер его телефона, — попросила я.