Мой самый любимый Лось
Шрифт:
— Что между вами произошло? — осторожно вытаскивая из-под его пальцев веселую розовую мочалку, произнесла Анька. Лось вздрогнул, приподнял руку, и девушка успела заметить, как он коснулся большим пальцем безымянного — так, словно поправлял треклятое обручальное кольцо.
«Фантомные боли, — с усмешкой подумала Анька, чувствуя, как ее собственное сердце просто разрывается от сумасшедшей ревности. — Болит, сохатый? Удалил давно, а ноет до сих пор? Наверное, сильно любил ее? Вырывать, резать пришлось по живому? Может, и до сих пор любишь, если так болит? А меня, сохатый? Так же будешь любить, или не сможешь?
— Мы разошлись, — тихо ответил Лось, с трудом взяв себя в руки, понимая, что своим бешенством не только пугает, но и отталкивает Аньку. А ему этого очень не хотелось бы; Анька видела, как он старается, состыковывает разорванное, словно бумажный лист — в клочья, — спокойствие, и это усилие говорило о его намерении все исправить намного громче слов. — Давно. Лет семь назад.
— Долго прожили вместе?
— Всего несколько месяцев, — ответил Лось привычным спокойным тоном. Глядя, как он неспешно отирает красные, распаренные руки полотенцем, расстегивает и закатывает мокрые рукава, Анька не могла отделаться от мысли, что Лось на ее глазах прячется в какую-то воображаемую защитную раковину, снова цепляя бесстрастную маску. Его лицо разглаживалось, исчезали резкие морщины на лбу, меж бровей, прежде цинично сжатые, его губы теперь невесело улыбались, и исступленная ярость в серых глазах сменялась на тоскливую, глухую задумчивость.
— Что она такого сделала? — Анька не могла не задать этого вопроса. — Нет, я понимаю…
— Не понимаешь, — резко прервал ее Лось, да так, что Анька вздрогнула и отшатнулась от него. Увидев, что напугал ее, он тотчас устыдился своей резкости, поднял на нее взгляд и, смягчив голос, повторил. — Не понимаешь. И я очень хочу, чтоб никогда не поняла. Не нужно спрашивать. Просто думай, что она… предала меня. А я не прощаю предательства. Не умею. Не хочу.
От того, как он это сказал, у Аньки по спине пробежали мурашки. Лось думал сейчас не о ней, не об Аньке — об Ингрид, о ее поступке, который та совершила, который отвратил его от нее. Все его мысли были заняты ею, и Анька снова испытала горький, невыносимо горький привкус отчаяния и ревности.
— Ладно, хорошо, — произнесла она, отгоняя прочь гложущие ее мысли. — Успокойся. Идем, позавтракаем…
— Нет! — снова резко выпалил Лось, мгновенно заводясь и раскаляясь до прежнего состояния, до исступления, которое пугало Аньку. — Мы уезжаем отсюда. Здесь надо все убрать…
Он беспомощно оглянулся, едва не плача, оттого что его уютный мир, в котором еще вчера он — они! — были безмятежно счастливы, был осквернен и испачкан появлением тут Ингрид, и Анька в отчаянии всплеснула руками:
— Да ты можешь сказать, что вообще происходит?! Не пугай меня! Ты ведешь себя как сумасшедший!
Лось тяжело, недобро глянул на Аньку, сжав губы в тонкую белую полоску. Наверное, он хотел кричать о том, что нормален, что его поведение ничего не имеет общего с сумасшествием, но понимал, как это будет выглядеть, и оттого молчал. Снова молчал, черт его раздери!
«Вот почему он молчит в большинстве случаев, — горько подумала Анька. — Боится, что его не поймут. Примут его горячность за что-то ненормальное… часто тебя не понимали, Лось? Но как же тебя понять, если ты ничего не объясняешь? Или это… что-то стыдное? Или очень больное, такое, что лучше остаться непонятым, чем ворошить заново?»
— Да, ты права, — сказал он после некоторого молчания, справляясь
Пара слов — и он снова готов был взорваться, распсиховаться и начать крушить все кругом, лишь бы только завалить обломками саму память о том, что недавно тут была Ингрид. Это и не пахло никакой любовью; и если была одержимость — то мучающая, болезненная.
Поддавшись безотчетному порыву, Анька шагнула вперед, обхватила Лося обеими рукам, и он уткнулся лицом в ее волосы, наполняя их горячим дыханием, укачивая и баюкая девушку, но успокаивая этим нехитрым способом себя.
«Акула, килька поганая, — ругалась Анька. Переживания Лося передались и ей, теперь и она тоже испытывала отчаяние и беспомощность, понимая, что прекрасная зимняя сказка закончилась. И с этим ничего не поделаешь. Не соберешь, не склеишь. — Если его из дома выперли, то он и хозяина оттуда выкурить смог. Ну, ведь знал же, что Лось будет беситься! Знал, наверняка знал, как он болезненно переживает, и все равно пригнал сюда эту… Ингрид! Тупоголовый рыбец, решил меня этим вспугнуть, да?! Думал — я напугаюсь этого безумия, или заревную… Если честно, то да, тут есть отчего впадать в панику. Но я своего Лося просто так не отдам никому!»
— Собирайся, — тихо проговорил Лось. — Мы едем обратно, в Москву.
— Хорошо, — покладисто ответила Анька, не пытаясь больше расспрашивать его ни о чем.
Пока Лось метался по двору — отдавал распоряжения, — а Анька, наскоро запихав все свое немногочисленное шмотье в чемодан, набрала номер, с которого ей звонил Акула.
Осторожно из-за шторы наблюдая за Лосем, который перетоптал, наверное, весь снег в Альпах, Анька с остервенением кусала губы, слушая, как плывут долгие гудки. Акула наверняка знает и видит, кто звонит. Поди, сидит, жрет за счет этой подстеленной кобылы, Ингрид, жует и смеется, падла, глядя, как на экране телефона высвечивается имя Аньки. Наслаждается в очередной раз тем, что она мается, ожидая его ответа.
— Ну, давай! — Анька почти заорала в мерно гудящую трубку. — Кусок ты идиота, фиг ли ты там играешь, что ты там тянешь, сейчас Лось придет, и хер я тебе что-то смогу сказать! Хер!
Дрожащей рукой она провела по лбу, словно успокаивая бешено мечущиеся мысли, и Акула, наконец, отозвался.
— Понравился цирк? — похихикивая, спросил он цинично, настолько издевательски, что Анька от бессильной злобы заскрежетала зубами.
— Идиота кусок, — выругалась Анька. — Зачем ты это сделал?!
— Что сделал? — совершенно невинным голосом поинтересовался Акула. — Неужто Анри все еще не остыл? До сих пор злится? Ай-ай…
— Что между ними произошло? — меж тем спросила Анька, игнорируя его щебет. — Чего он так бесится?
— А тебе какая разница? — так же вкрадчиво и гадко спросил Акула. — Он же на ней отрывается… или тебе тоже досталось?
— Ничего мне не досталось! — зарычала Анька. — Говори… говори, что с ними?
— Страшно? — гадко хихикнул Акула, и Анька закрыла глаза и сжала зубы, пережидая приступ разрушительной ярости, от которого хотелось долбануть телефон об стену и в истерике разораться и расплакаться. — Видишь, какой он бывает. А ты думала — наш Анри вечно белый и пушистый? А теперь и шагу будешь бояться ступить, да?