Мой секс
Шрифт:
В течение нескольких следующих недель мы, несмотря на его сессию, встречались практически каждый день. Мне льстило, что за мной ухаживает звезда и мечта всех школьных девочек. Это было особенно важно после тех многих лет, когда меня пиздили в туалетах. Нас, конечно, видели во дворах, когда он меня провожал или я заходила к нему, – и хоть я уже знала, что в эту школу больше не вернусь, я мысленно с большим удовольствием показывала всем остающимся бабам язык. Но кроме этого, Леша был первый мальчик, который действительно умел ухаживать. Не что-то из ряда вон выходящее, но все-таки он встречал меня с цветами, дарил какие-то мелочи, был очень внимателен и говорил тысячу самых
В конечном счете это единственная моя на Лешу обида – что он мне соврал. Наши отношения закончились в начале июля сами собой – мы с мамой переехали на Васильевский, а Леша улетел куда-то отдыхать. Факт сам по себе по тем временам неординарный, люди чаще ездили не отдыхать, а горбатиться на грядках, но Леша, как потом выяснилось, полетел еще и с той самой дочкой, хотя говорил, что летит с родителями.
Не считая этого, во всем остальном Леша был прекрасен, и я до сих пор искренне благодарна ему за эти несколько недель и за его осторожность со мной. В отличие от всех предыдущих мальчиков, чувствовалось, что он с женщинами уже спит. Это было понятно по тому, как он целовал, обнимал, гладил и раздевал. Он был первым мужчиной, который раздел меня до трусов. И – первым, которого до трусов раздела я.
Это было два раза у него дома и один раз у меня. Мы часами валялись на кровати и целовались. Сначала одетые. Он гладил мою грудь через футболку, по сантиметру приподнимал ее, и наконец я разрешила ему ее снять. Он был очень нежен и никуда не торопился. Прикасался к соскам и осторожно играл с ними. Его пальцы пробегали по моим волосам, ушам, шее, спускались к ключицам и потом кругами гладили грудь. Он целовал мои уши, шептал, какая я красивая, нежно трогал языком и слегка прикусывал по краям, потом медленно, растягивая минуту за минутой, целовал за ухом и спускался вниз по шее к плечам. Он знал, где нужно поцеловать, чтобы мне стало еще жарче и чтобы пульсация где-то внизу живота стала еще настойчивее. Я сама еще этого не знала – он показал мне. Он целовал руки изнутри на сгибе локтя и чуть заметно проводил языком по ладоням, находил потайные места на боках, открыл целые залежи эрогенных зон на животе и спине. Его теплая и ласковая ладонь пыталась нырнуть и ниже живота, но я просила его не делать этого – без слов, просто накрывала своей ладонью. Не знаю, чего это ему стоило, но он слушался.
В знак признательности я целовала и гладила его. Я еще толком не понимала, что нужно делать, и копировала вслед за ним – уши, шея, плечи и дальше. Под футболкой, которую я с него сняла, я обнаружила большое, красивое, теплое и сильное тело, которое очень приятно пахло. Я поразилась, какое это удовольствие – просто держать его в руках, прижиматься к нему грудью и животом, чувствовать, как бьется его сердце и подрагивает член. Наконец я решилась сесть на него сверху и прижаться к члену своей пульсирующей вульвой. И на мне, и на нем были трусы, но я чувствовала, как через эту двойную преграду от него ко мне и от меня к нему пробегают мощные и горячие сигналы одной и той же волны. Наши трусы намокали, и мы часами удерживали друг друга на пике напряжения без всякой разрядки – представить себе такое сейчас попросту невозможно.
Сейчас мне трудно понять, почему Леша не настоял на продолжении – я имею в виду, что, возможно, будь он настойчивее и удвой в какой-то момент энергию, я бы не выдержала, позволила бы стянуть с себя трусы и лишилась бы девственности на три года раньше. Но, возможно, это не более чем искажение памяти с дистанции двух десятилетий, и на самом деле моя решимость остановиться пока на достигнутом была крепче всех его усилий.
В эти три или четыре недели с Лешей я пережила такой фейерверк ощущений и открытий, что у меня захватывало дух. Все они требовали времени, с ними нужно было справиться, их нужно было
Всякий раз, целуясь и обнимаясь то с одним, то с другим мальчиком, оценивая, как они целуются, один хуже, другой лучше, трогая их члены или позволяя им целовать свою грудь, я спрашивала себя, не влюблена ли я. Первое время я застревала на этом вопросе: а вдруг это любовь? как это – любовь? и если, мало ли, любовь – то что? На все эти вопросы не было ответов. Честно отвечая самой себе, я могла только сказать, что не знаю. И наконец я расслабилась. Я решила, что любовь – это что-то такое, что невозможно будет не узнать или с чем-то перепутать, когда она появится. Когда появится – тогда и появится. Я, конечно, хотела лишиться девственности именно по любви – чтобы это было красиво и незабываемо, но этот план был намного менее конкретен и актуален, чем, например, закончить школу и поступить в университет.
Вспоминая сейчас о своей сексуальности в мои примерно с тринадцати до семнадцати – я думаю не только о том, что в этот короткий период уместилось новостей едва ли не больше, чем во всю последующую жизнь, но и о том, что… Не то чтобы удовольствия я тогда получала больше или оно было ярче – нет, я бы сейчас не променяла хороший десятиминутный секс на три часа поцелуев с приспущенными штанами, – некоторым странным образом, удовольствия было столько же. Образно говоря, по мере того как девальвировалась сексуальная мелочь, наличности сексуального все прибывало – и в конечном счете наполненность системы моего тела оставалась той же. Иными словами, я прекрасно и всем на зависть протрахалась всю среднюю и старшую школу и была самой счастливой девочкой на свете.
3
Конец сентября. Мы с Оксаной и Кирой пьем пиво в садике за Академией художеств – том самом, где стоит не пригодившаяся колонна от Казанского собора (стыдно вспомнить, но в пьяном угаре наши мальчики били об нее бутылки, и мы не осуждали их: впрочем, это не в этот раз). Этот раз – первый, когда две самые красивые и взрослые девчонки нового класса взяли меня третьей. Мы еще не подруги – это они решили ко мне присмотреться, чего я стою и можно ли со мной тусоваться. Я стараюсь их не разочаровать.
Шикарная погода: ломкие листья слегка шуршат на ветру, ветер теплый, и высокое, как «ми» второй октавы, пронзительно голубое небо. Пиво – такое, какого теперь нет: «Невское» в маленьких изящных бутылочках (это сейчас «Невское» – дешевое пойло, тогда оно было из лучших; уверена, дело в бутылочке).
С Оксаной и Кирой мне неожиданно легко. Не хочу выглядеть географической шовинисткой, более того, тогда я едва ли отдавала себе отчет, в чем дело, и понимаю это только сейчас – это были центровые девочки, девочки, выросшие в центре, и именно это незначительное отличие делало их ни в чем не похожими на мое прежнее окружение; между тем я тоже по разным причинам была центровой и только по недоразумению оказалась на время в жопе мира, а теперь вот вернулась.
Наш разговор начинается с формальностей – где я училась раньше и почему перешла, давно ли здесь учатся они, как было в старой школе и нравится ли в новой, причем Оксана с Кирой деликатны и обходительны.
Я узнаю, что Оксана и Кира встречаются с мальчиками постарше и, насколько можно понять, спят с ними. Логика разговора подводит к тому, чтобы и я поделилась своей личной жизнью, и я, кажется, несколько путано, объясняю, что у меня отношения только что закончились и что мы с этим мальчиком далеко зашли, но не так далеко, чтобы… Я затрудняюсь говорить дальше, но Кира выручает меня – просто, ничего не подчеркивая, она говорит: ну и правильно, пизда не ладошка, чтоб каждому протягивать. Разговор незаметно переходит на музыку.