Мой слишком близкий друг

Алюшина Татьяна Александровна

– Ты же не хочешь, чтобы с ребенком что-то случилось? – поинтересовался он мерзким тоном.

– Это твой ребенок, ты ему навредишь?

– Обязательно, если ты будешь себя плохо вести, – пообещал он.

И я поняла, что он не шутит. «Какой актерский талант пропадает», – отстраненно и настолько нелогично в этой ситуации подумала я, разглядывая его лицо, склоненное надо мной.

– Видишь ли, – ровным, спокойным тоном принялась объяснять я ему, – когда тот человек, который мне его подарил, узнает, кто его украл и как меня обидел, все твои предыдущие проблемы покажутся тебе добрым детским утренником, а твои кредиторы

любящими воспитателями. А уж если со мной что-то случится нехорошее, боюсь, пугаться ты будешь недолго. Я никогда не рассказывала тебе об этом человеке, прости, но ты не того масштаба господин, чтобы можно было тебе о нем рассказать. Но ты, как дорогая профессиональная проститутка, хорошо разбираешься в драгоценностях, и думаю, приблизительно представляешь стоимость этого браслета. А теперь представь уровень той личности, которая может себе позволить заказать изготовление такой вещи.

Он меня ударил. По лицу. Кулаком. Но не в полную силу, потому что зубы остались на месте. Но мне хватило – перед глазами полетели черные и золотистые круги, а из носа и рта полилась кровь.

– Митя с ним знаком, – вытерла я губы и нос и посмотрела на кровь на ладони. – И Левка, и мой папа, а тебе они не доверяли никогда. Если ты что-то со мной сделаешь, он тебя везде найдет. И они найдут.

Он поднялся с колен и стоял рядом и смотрел на меня, лежавшую на боку и вытирающую текущую по лицу кровь. И вдруг он ударил меня ногой в живот!

Я не ожидала. Совсем не ожидала! Только не ребенок!! Господи, только не ребенок!! И я заорала так, что мой крик разнесся по подъезду через открытую входную дверь, которую он почему-то забыл закрыть, когда поймал меня.

А он снова ударил, сильно, зло, и я свернулась калачиком и прикрыла живот руками, а он ударил третий раз.

– Кто так кричит? – раздался чей-то голос из-за двери.

Я заорала во всю мощь! Я орала о помощи и просила вызвать милицию, и еще что-то, и опомнилась, когда поняла, что меня уже никто не бьет, а вместо Макса передо мной на корточки присел сосед со второго этажа, почетный пенсионер и какой-то сильно заслуженный и богатый человек.

– Господи, Марта, что с вами случилось?

– Воры. Вызовите «Скорую»! – попросила я.

Было бы прекрасно на этом месте потерять сознание. Но даже этого малого спасения Господь мне не дал! И весь последовавший ад я была в сознании и все чувствовала! Меня скрутило страшной, разрывающей болью, я и кричать-то не могла, мне казалось, что в горле булькает и вскипает, пенясь, кровь и я сейчас ей захлебнусь. Наверное, в каком-то состоянии прострации или галлюцинации я все же находилась какое-то время, иначе почему мне казалось, что я вся в крови, в ней плаваю? Боль была чудовищной, и думалось, что еще немного, и закончится абсолютно все, навсегда, и это станет благом.

Я почти ничего не соображала, только чувствовала эту боль и это ожидание исхода, когда меня несли на носилках и засовывали в машину «Скорой помощи» и везли под оглушительный вой сирены. Мне что-то кололи, и боль немного отступила, притаилась.

Носилки со мной вытащили из машины, болезненно тряско прокатили через какие-то двери, переложили на другие носилки, кто-то, наклоняясь надо мной, задавал какие-то вопросы, и я что-то отвечала, задрали подол моей юбки до пояса, посмотрели, прикрыли обратно, что-то сказали и ушли. А меня на носилках оставили в коридоре. Ждать.

Я

чувствовала, что по ногам течет что-то теплое, липкое и уже понимала, что происходит. Боль словно ждала, пока я останусь одна и с новой силой вгрызлась в меня, разрывая пополам, я захрипела, выгнулась дугой, чуть не упав с носилок. И в этот момент я поняла, что сейчас здесь умру, в коридоре, на этих носилках.

Умру вместе со своим ребенком. И я заорала из последних возможных сил.

И что-то сдвинулось в пространстве, кто-то прибежал ко мне и стал что-то громко отрывисто кричать, ругаться, меня куда-то повезли и что-то кололи прямо на бегу. Но довезти меня до родового кресла не успели – моя пятимесячная дочь родилась прямо на носилках. Мне не давали смотреть, специально загораживали спинами, но я смогла всего на мгновение увидеть ее совсем маленькое синюшное и еще живое тельце.

И только теперь Бог смилостивился, и я потеряла сознание.

Я осознала себя очень расплывчато, не ясно, открыла глаза и увидела склоненное ко мне обеспокоенное, осунувшееся и измученное лицо мамы.

– Доченька, как же ты нас напугала, – шепотом сказала она, погладила меня по щеке, и две большие крупные слезы скатились по ее щекам одна за другой.

– Ребенок… – попыталась сказать я, но получилось еле понятное сипение.

– Я знаю, родная, – торопливо вытерла слезы мама и попыталась улыбнуться, ободрить меня, – врач говорит, что у тебя еще, возможно, будут дети.

У меня не оказалось сил повернуть голову и посмотреть, где я и что происходит вокруг, да мне было и неинтересно, как издалека я слышала мамин голос, к которому присоединился еще один, незнакомый мне, и какой-то мужчина склонился надо мной, стал спрашивать про самочувствие, еще о чем-то. Но я не могла ответить, только сипела, тогда мне дали попить. И я поняла, что не различаю вкуса того, что пью.

Я проваливалась в забытье, приходила в себя ненадолго, видела родных, по очереди сидевших рядом с моей кроватью, и снова проваливалась в пустоту, а когда открывала глаза, то видела уже кого-то другого из родни, и каждый из них пытался разговаривать со мной преувеличенно бодро и оптимистично. Для меня это все не имело значения.

Течение времени я не улавливала, лишь поняла, что периоды провалов в темноту и бодрствования стали меняться, увеличиваясь большими отрезками сознательного состояния. Однажды, открыв глаза, я увидела папу и рядом с ним незнакомого мужчину.

– Доченька, это следователь, ему надо задать тебе несколько вопросов, – мягким голосом объяснил мне папа.

Довольно молодой мужик, приятной внешности, с глазами старика, видевшего нечто такое, что спалило его молодость, стараясь говорить как можно осторожней, принялся расспрашивать о подробностях нападения.

Я осознавала действительность и понимала все, что мне говорят и что происходит вокруг, но течение моих мыслей сильно замедлилось во времени, как рапид в кино, медленно прокручивающийся, и, что я обнаружила еще: исчезли чувства, ощущения и эмоции. Каждый раз после вопроса следователя я продолжительно молчала, он терпеливо ждал, сочувственно поглядывая, видимо, думал, что мне тяжело вспоминать о происшествии. Он ошибался, мне было безразлично, я ничего не чувствовала.

Постепенно из рассказов моих близких у меня в голове сложилась полная картина происшествия и его последствий.