Мой Советский Союз

Криппа Борис

Дело в том, что и Петюнина благоверная тоже была совсем не дурочка выпить. Причём алкоголь оказывал на нашу дворничиху какое-то удивительное воздействие, открывая такие свойства её натуры, которые были совершенно недостижимы в трезвом состоянии. Она словно вместе с градусами принимала внутрь бациллы смелости, так что если вдруг её дорогой друг жизни, не прочувствовав суть момента, пытался инициировать семейную разборку, то немедленно получал скалкой в лоб. Такой реприманд кардинально менял Петюнино ощущение реальности, и он начинал извиняться задолго до наступления момента протрезвления. Дворничиха мужа любила и поэтому извинения принимались

незамедлительно, после чего нашедшие счастливый консенсус голубки продолжали общение с любимой народом сорокаградусной валютой.

Как и в любом уважающем себя дворе, в нашем тоже имелись лавочки и бессменно дежурившие на них бабушки. По части информированности о делах жильцов они составляли достойную конкуренцию Петюне, а по части наличия свободного времени заметно его превосходили. Их скорпулёзному социально-экономическому анализу подвергались практически все обитатели нашего дома и характер этого анализа представлял из себя совокупность замечаний в-основном критического характера.

Особенно от них доставалось разбитной девушке по имени Люська. Бабушки называли её Шлюськой и камня на камне не оставляли от её косметики, нарядов и внешнего вида. Прилетало от них и Люськиным кавалерам. Сам предмет их повышенного внимания это нисколько не тревожило, и она сама время от времени подбрасывала дворовым прокуроршам горячий материал для их непарламентских расследований. Впрочем, Люська довольно быстро выскочила замуж и уехала в неизвестном направлении. Отъезд главной героини никак не отразился на деятельности наших присяжных заседательниц и они немедленно переключились на других жильцов.

Досталось как-то раз от них и уже вступившему в пору студенчества мне. Дело было летом и стояла такая изнуряющая жара, что необходимость носить штаны казалась досадным недоразумением, ущерб от которого надлежало минимизировать всеми возможными способами. Во исполнение этой нетривиальной мысли я и натянул на себя шорты, которые моя бабушка недавно соорудила из готовых вот-вот развалиться польских джинсов. Надо сказать, что для Москвы конца 70-х ношение шорт не являлось делом обыденным и широко распространённым. Особенно доставалось решившимся на такой эксперимент девушкам. Юношам, правда, тоже перепадало.

Однако в тот момент мне все эти сложности были неведомы и я, с удовольствием ощущая положительный эффект от отсутствия на мне полномасштабных брюк, отправился на очередное свидание с бетонно-кирпичными пейзажами родной столицы.

Проблемы недопонимания между мной и пожилой советской действительностью начались сразу же по выходу из подъезда, напротив которого, как обычно, восседали бабули и обсуждали входящих и выходящих жильцов. Мой внешний вид немедленно стал предметом подробного и беспощадного сканирования. Вердикт «виновен» был вынесен единогласно и практически без предварительных дискуссий.

Обычным следствием такого приговора являлось ядовитое малосодержательное шипение вслед уходящей жертве, но в данном случае моя аморальная выходка переполнила чашу терпения приподъездных дам. Порицание было сформулировано в прямом и ясном виде. Двойного толкования высказанные претензии не допускали.

Осуждению подверглись как внешний вид вообще, так и стиль моей одежды в частности. Были озвучены сомнения относительно моего личностного роста и затронута тема неправильного воспитания. Тезис об ошибочных жизненных ориентирах и, как следствие этого, сильно

криволинейного жизненного пути был разобран особенно тщательно.

Светило солнышко, июльская Москва утопала в зелени, я собирался на встречу с друзьями и мне совершенно не улыбалась перспектива портить себе настроение дискуссией с обалдевшими от жары, сплетен и многочасового сидения на лавочках пенсионерками. Однако оставлять нападки без внимания тоже не хотелось, поэтому бабулям доверительным тоном было сообщено что: «На штаны длиньше мне не хватило средств». Бабушки примолкли и уставились на меня непонимающими взглядами. «Ну на стипендию больше материи не купишь» – внес дополнительные разъяснения обладатель коротких антиобщественных штанов. Приглушив своей материей их сознание, я отправился восвояси, донельзя довольный только что проделанной работой.

Пенсионерский шок продлился примерно месяц, после чего я опять услышал недобрые комментарии в свой адрес. Правда, на другую тему. Ранящей их художественный вкус темы шорт бабульки больше не касались.

Увы, всё когда-нибудь кончается. Мы вскоре переехали. Новый двор оказался с нулевой харизмой, безликий и скучный. Наверное, потому что рядом расположился райисполком. Так или иначе но двор, как часть жизни, перестал существовать. Но я не жалею. Детские воспоминания должны остаться в детстве. Так они сохраннее. Но давайте вернемся в беззаботные дошкольные будни вашего покорного слуги.

Хотя детсадовские времена и тянулись довольно долго, но и они в конце концов закончились и перед самым началом застойных 70-х мне было торжественно объявлено о грядущих изменениях под совокупным названием “школа”.

Школа как окружающая меня среда (и остальные пять дней)

Незадолго перед первым походом за средним образованием коллектив родственников, снаряжавших новоиспечённого ученика в дорогу, оповестил меня о начале взрослой жизни. Проникнувшись серьёзностью момента, я в первый раз в жизни обошёл лужу. Лужа отреагировала вяло, а вот родственники очень удивились.

Надо сказать, что информация об окончании детства и наступлении новой жизненной фазы доводилась до моего сведения с завидной периодичностью и я воспринимал это как естественный элемент бытия.

Второй раз о начале взрослого периода в биографии я узнал, когда направлялся в пятый класс. Такой серьёзный качественный скачок был, видимо, обусловлен появлением учителей – предметников, а также возможностью один час в неделю безнаказанно шуметь и дурачиться на мероприятиях под общим названием “пионерское собрание класса”.

Очередное упоминание о приходе новой взрослой эры пришлось на момент окончания школы. Утверждалось, что вот теперь то уж точно, теперь уж наверняка суровая взрослая жизнь опутает меня своими щупальцами и не отпустит до глубокой пенсии, когда можно будет абсолютно законно снова впасть в детство.

Спустя буквально пару месяцев, сразу после поступления в высшее учебное заведение я снова услышал очередное напутствие на эту тему. Потом в течение пяти с половиной лет был период молчания. Следующее календарное проникновение во взрослую жизнь, по мнению моих родственников, должно было совпасть с окончанием университета и поступлением на работу. После этого в течение некоторого времени мои родители, а также бабушки и дедушки тему возможного перехода в недетское состояние не затрагивали.