Мой сын БГ

Гребенщикова Людмила Харитоновна

У Бори появился друг-негр, правда родившийся в СССР. В школе к этому отнеслись неоднозначно.

Свои песни Боря мне не пел, видимо, боялся моей критики. Мы тогда стали меньше общаться, потому что Бори постоянно не было дома. С отцом и бабушкой мы ему в три голоса твердили, что он должен сконцентрироваться на занятиях, поступить в вуз и получить профессию. Но Боря был весь в своих увлечениях музыкой. Я стояла на балконе и в двенадцать, и в час. Волновалась, когда же он наконец вернется. Всегда сценарий был примерно один и тот же. Группа молодых людей выворачивала из-за угла. Минут пять у нашего подъезда они еще стояли все вместе и хихикали, затем только Боря с ними прощался и поднимался домой. Он знал, что ему попадет от меня за позднее возвращение, но сделать с собой ничего не мог.

Боре регулярно звонили его поклонницы.

У нас были в разных комнатах смежные телефоны, и я как-то подняла трубку, чтобы послушать, о чем он говорит с одной своей одноклассницей. Эта девушка рассказывала, что о нем говорят девушки и сколько из них в него влюблены. Затем они попрощались, Боря повесил трубку и начал сразу же набирать другой номер. Я решила послушать, кому же он звонит дальше. Это был Анатолий Гуницкий. Но они не начали обсуждать девушек. Первая же Борина фраза была следующей: «Слушай, мы думали, что у „битлов" эта строчка переводится так, но она переводится совершенно иначе, меняется смысл фразы. Я посмотрел в словаре...» В общем, он жил музыкой и ему было совершенно не до девочек.

Какая-то девушка в пионерлагере написала ему записку, которую я как-то обнаружила в его вещах: «Ты умен. Ты красив. И, что самое ужасное, ты осознаешь цену всему этому. Ты так страшен для женщин, но они всегда будут любить тебя».

В десятом классе произошло следующее. Я иду домой, мне навстречу бежит Боря, у него в глазах слезы. Я его спросила, в чем дело. Он подает мне записку: «Кидалась на меня с ножом. Била пряжкой по спине. Пихала ногами фотографии. Всячески оскорбляла. Сломала ящик стола». Я, догадываясь, что случилось, поднялась в квартиру и спросила: «Мама, что произошло?» Наша бабушка, абсолютно спокойная, как ни в чем не бывало ответила: «А пусть замечания из школы не приносит». Она очень много значила в воспитании Бори. Наизусть знала все его расписания, напоминала, какие учебники взять с собой в школу. И очень страстно переживала его неудачи. Провожая Борю в школу, она стояла на лестнице и кричала ему вслед: «Баранкин, будь человеком!»

Когда Боря перешел в 10 класс, я его уговорила поехать вместе со мной в Сочи в санаторий. Он не хотел, намеревался остаться на еще одну смену в лагере ВТО, но мы решили все-таки поехать на море вместе. Поскольку это был санаторий Дзержинского, там отдыхали по большей части сотрудники КГБ и их дети. Поначалу Боре было скучно, но как-то раз вечером он услыхал звук гитары и сразу же побежал на него. Так я на отдыхе потеряла для себя сына, он постоянно убегал куда-то играть на гитаре. Вечером я увидела, как он стоит, в темноте, в окружении примерно десяти человек, и все они играют на гитарах одно и то же, свой рок-н-ролл. Дети высокопоставленных кагэбэшников тоже любили запретную музыку.

Я ездила в это санаторий каждый год. Ездила без мужа, так как он не любил купаться и загорать, предпочитая рыбалку и охоту. Он пытался нас с Борей тоже пристрастить к этому, хотел, чтобы Боря стал рыболовом. Но ничего не вышло. Хотя во многом другом Боря очень похож на папу — и внешне, и внутренне. Главной чертой моего мужа было благородство. Он всегда был очень деликатным, сдержанным и с большим чувством юмора. Все эти черты передалась Бореньке. На первом курсе университета он поехал в колхоз, как и все студенты того времени. Каждую неделю в местном клубе устраивались танцы. Девушки-колхозницы оживились, так как на танцы должны были прийти мальчики из города. Местные же парни, наоборот, были недовольны ситуацией и обещали вступить с «интеллигентами» в драку. Боре удалось подружиться с местными ребятами, войти к ним в доверие и разрядить ситуацию. Никакой драки не было. Я провожу параллель между этим случаем и уже описанной мною историей в гостинице «Европейская», с пристававшими ко мне и Борису грузинами.

***

В Доме моделей я проработала почти 10 лет, до 1969 года. И не прекратила бы, но к нам пришел новый заведующий. Было общее собрание, на котором я выступала. Заведующий сделал мне комплимент по поводу того, как хорошо я говорила. Коллеги сказали, что я по образованию юрист. До того как он пришел к нам, у этого человека были проблемы с Уголовным кодексом. Когда-то он был большой «шишкой», но его уличили в издании порнографии, и партия кинула его на понижение в Дом моделей. Узнав, что у него среди подчиненных есть юрист, он решил от меня избавиться. Через день после моего выступления он пришел к нам и сказал, что идет

сокращение штата и единственный человек, у которого за десять лет не было ни одного больничного бюллетеня и который, следовательно, здоров, это я. Так я оказалась уволена за то, что была здорова. Но я не особенно расстроилась, работа в Доме моделей к тому времени мне порядком надоела. Я стала обзванивать всех своих друзей и просила их помочь мне с поиском новой работы. Требования у меня были жесткие: я хотела работать во дворце, имея свободное расписание и возможность выезжать за границу. Эти требования заявлялись в виде шутки. Муж меня водил по своим знакомым, но как только люди слышали, что я юрист, десять лет работавший художником, сразу возникали проблемы. Тогда мне посоветовали обратиться к Сергею Ивановичу Катькало, тому самому однокурснику, который пытался поговорить со мной о великих стройках коммунизма. За 15 лет с момента нашего выпуска он превратился в бессменного и могущественного проректора Университета по кадрам. Я пришла к нему и рассказала о том, что осталась без работы. Он меня кольнул: «За своих замуж не вышла, пошла на сторону. Но мы своих в беде не оставим». Спросил, куда бы мне хотелось пойти работать. Я не хотела становиться юристом и попросилась в социологи. И вот я отправилась на свое новое место работы - НИИКСИ ЛГУ.

Этот НИИКСИ по иронии судьбы оказался во дворце — с мраморной лестницей, лепниной на потолке, зеркалами и дверьми в золоте. Я вошла к директору, он был уже в курсе моего положения дел. Я написала заявление о приеме на работу, и меня проводили в мою юридическую лабораторию. Она располагалась в помещении красной штофной гостиной с балконом и великолепным видом на парк. Красота, как в Эрмитаже. Мне дали тему, над которой предстояло работать, и выделили стол. Я подумала: когда же здесь обеденный перерыв? Спросила об этом моих новых коллег. Все оцепенели, мой коллега Ромочка приоткрыл дверь в приемную директора и задал мой вопрос секретарю. Она залилась хохотом. Заведующий лабораторией мне объяснил: «Вам дали тему исследования, вы можете работать над ней там, где вам удобно — в библиотеке, дома. Присутственный день у нас среда, когда проходит совещание лаборатории». Так я получила и дворец, и свободное расписание. В командировки мы тоже выезжали. Нашей темой было социальное планирование. В присутственный день мы накрывали стол, пили вместе чай и вели веселые разговоры. Жизнь была прекрасна в полной мере.

Когда Боря окончил школу, встал вопрос, куда ему поступать. Между физикой и математикой Боря выбрал математику и подал документы на матмех. Экзамены, конечно, были серьезными. Боря сидел и готовился самостоятельно, очень усердно. В результате он получил полупроходной бал, то есть вопрос о его поступлении висел на волоске. Делать было нечего, я побежала к Сергею Ивановичу Катькало с просьбой о помощи. Так Боря оказался в университете. В целом ритм жизни у него сохранился прежний. Он уходил утром, приходил ночью. Мы все так же давали ему 20 копеек на транспорт. Не помню, давали ли мы ему деньги на карманные расходы, но он получал стипендию.

Как только Боря повзрослел, моя мама пошла работать в поликлинику гардеробщицей. Это было необходимо, чтобы хоть как-то поправить наше материальное положение.

Когда Боренька стал студентом, я практически ничего не знала о его музыкальной жизни. Боря регулярно приводил домой ребят из своей компании. Но мы не видели, чем они там занимались. Никаких репетиций «Аквариума» у нас в квартире не происходило, все это было у них на факультете. У нас дома никакие «квартирники» никогда не проводились. Уже позднее, из книг об истории «Аквариума», я начала узнавать, как он проводил свои студенческие годы. А тогда смысла расспрашивать не было — все равно бы не сказал.

Вскоре начались неприятности. Поехал на юг, там играл с какой-то сборной группой. У него отобрали пластинки, позвонили в университет, чуть ли не поставили вопрос о его исключении. Я не знала ни о выступлениях Бори, ни о том, что у них были проблемы с милицией, которая преследовала рок-команды.

То, как Боря выглядел, мне всегда нравилось. Длинные волосы, одежда в хипповом стиле.

Отец не понимал увлечений Бореньки. Ему не нравилось творчество «Битлз», он говорил: «Я не знаю, что за удовольствие слушать весь этот грохот». Но отца мы и не видели — он постоянно был то на работе, то в командировках. Зато бабе Кате, с которой Боря жил в одной комнате, нравились все его увлечения.