Мой XX век: счастье быть самим собой

Петелин Виктор Васильевич

5 мая 1977 года

«Галя!

Не сердись. Нельзя такие важные вещи, как писание писем мужу, делать под впечатлением сиюминутного несогласия со мной. Всему виной твой взрывной, а потому и вздорный характер, принесший мне много горя и разочарования. Вот и сейчас ты даже не подумала, что значат для меня эти лишние какие-то десять дней. Здесь состоится сессия, так называемые волошинские чтения, впервые организованные за шестьдесят лет нашей власти. Сюда приедут современники Волошина, современники Алексея Толстого. Весь Коктебель будет жить какой-то праздничной жизнью, не гулянки, конечно, что ты вполне естественно связываешь со словом праздник, а праздник

духа, победы чести над тьмой и злобой, сколько лет предавали забвению многие русские имена, в том числе и имя Волошина, а сейчас создана юбилейная комиссия и т. д. и т. п. Ведь в воениздатовской рецензии на мое сочинение прямо говорилось, что я делаю Алексея Толстого учеником Волошина, и это резко осуждалось, конечно. Нужно было делать его учеником Горького, тогда другое дело. Но ты всего этого не знаешь и не понимаешь, потому что никогда за эти девять лет не вникала в мою духовную жизнь, в мои литературные интересы и замыслы. Ты все это время была лишь моей женой, матерью моих детей, но никогда не была моим другом, товарищем по моей литературной судьбе и борьбе, что ли. Отсюда и твое раздражение по поводу того, что ты не можешь сходить подстричься, а я тут занимаюсь всякой ерундой, что тебе тяжело, а я тут вроде бы развлекаюсь и отдыхаю.

Но я твердо надеюсь, что слетит с тебя этот вздорный дух сиюминутности, все взвесишь на весах мудрости и терпения и поймешь, что по-другому я никак не мог поступить, ибо надеюсь здесь повидаться со старушками, которые в Москве и Питере мне недоступны, а здесь мы будем в центре этого события.

Целую, до скорого свидания. Виктор Петелин, член СП СССР.

Это я напоминаю тебе, кто я и что работа для меня много значит в нашей общей жизни.

17 мая 1977».

Примечание. С грустью и досадой вспоминаю то время... Как я несправедлив был в этом письме. Да, действительно, Галя много внимания уделяла детям, меньше мне, но на первых порах помогала мне в работе над биографией А.Н. Толстого. Я приносил из архива письма Толстого и его родных, а Галя их перепечатывала. Огромная работа, мне оставалось их только прочитывать и использовать в тексте книги. Но ужас был в том, что Галя забеременела, а я в Коктебеле, родители ее подсказывали, что надо сделать аборт: два сына есть, а Виктору Васильевичу – сорок восемь. Галя ждала меня с нетерпением... Какие тут отсрочки... С моим приездом все и разрешилось: родилась дочь, Ольга, такая долгожданная, какие радостные письма писала Галина Ивановна из роддома. Этого не забыть: радость снова вошла в наш дом.

В. Сорокину из Коктебеля.

«Дорогой Валентин Васильевич!

Сколько я ни пытался дозвониться до тебя, как только ты вернулся на работу, ничего не получилось: только что был, вышел, пошел обедать, уехал в комитет, в ЦК и т. д. и т. п. Звонил и домой, тот же результат. А что же будет сейчас, когда ты стал Секретарем к тому же. Просто с шести утра теперь будем занимать очередь. Ну, шутки в сторону, как говорится. От души поздравляю тебя с новой ступенькой твоей крутой и высокой лестницы, по которой ты добрался, пожалуй, только до середины. Желаю тебе добра и счастья.

Все время вспоминаю о тебе и еще по одной причине: пишу статью об Олеге Шестинском и передо мной твоя статья «Свое поколение», которая помогает мне ориентироваться в поэтических морях и океанах. Как-то встретились мы с ним в Переделкине, и он очень мне понравился своей открытостью, хотя он совсем не такой уж открытый.

Здесь, в Коктебеле, мирно и тихо работаем. Здесь Лихоносов, Михайлов, Сбитневы, а остальных никого не знаю да и знать-то не хочу. Очень устал за зиму. Дорого мне досталась квартира, вымотала

всю душу, подскочило давление, чего со мной никогда не бывало, стали раздражать даже дети. Можешь себе это представить?

Как-то в феврале Лидия Матвеевна обещала достать несколько экземпляров моей книги. Может, уже достала? Вот было бы здорово. Вот видишь, хотел обойтись без просьбы, а все-таки сбился с дружеского на просительный тон. О господи, как жизнь тяжела и беспокойна.

Очень был бы рад получить от тебя письмишко. Как у тебя настроение, как дела.

Обнимаю, будь здоров.

Виктор Петелин.

До 30 мая: Крым, Планерское, Дом творчества. Май 1977 года».

Неизвестному лицу из Коктебеля.

«Многоуважаемый и дорогой Георгий Яковлевич!

С радостью обнаружил я Вашу визитную карточку у себя в записной книжке здесь, в Коктебеле, а то бы не знал, что и делать.

Дело в том, что я просил Стаднюка как-нибудь подъехать к Вам и попытаться уговорить Вас достать мне несколько книг, очень нужных мне для работы: начинаю собирать материалы для книг о Валерии Брюсове и главным образом о Федоре Шаляпине. А совсем недавно, как только что я узнал, в издательстве «Искусство» вышел первый том из трех о Шаляпине, документы, переписка и пр. Но Стаднюк, увы, заболел. Так что непосредственно обращаюсь к Вам с этой просьбой. Итак:

«Шаляпин».

Максимилиан Волошин (только что вышел, говорят).

Анна Ахматова (оказывается, тоже вышла недавно).

Вячеслав Иванов, «Библиотека поэта».

Д. Ортенберг. Время не властно. Писатели на фронте. М., 1975 г.

М.И. Гордон. Невский, 2. Лениздат, 1976 г. (Это мне нужно для книги об Алексее Толстом.)

Хотелось бы, конечно, «Зарубежный детектив», «Французский детектив», но это уж, как говорится, опоздал, не воротишь времени.

Может, что-то есть интересное у Вас по этим проблемам, которые меня интересуют еще? Очень был бы Вам благодарен за помощь: без этих книг – хоть пропадай: в библиотеке уже нет сил сидеть и конспектировать. Ну, Вы все это хорошо знаете.

В Крыму я пробуду до 30 мая. И сразу Вам позвоню. Или Антонине Митрофановне позвоните, если у Вас будет что-то для меня.

Желаю Вам доброго здоровья

Май 1977 года. Виктор Петелин».

Г. Петелиной из Коктебеля.

Май 1978 года

«Галя!

В ящике своего письменного стола нашел какое-то сочинение, которое может быть интересно и для тебя. Во всяком случае мне это что-то напоминало, но что? – так и не мог вспомнить. То ли это было с нашими знакомыми, то ли это происходило со мной во сне, не могу вспомнить. Во всяком случае мне захотелось эти «Записки» переписать, потому что посылать их в том виде, в каком они сохранились, было совершенно невозможно: листочки размокли, а некоторые были разодраны настолько, что с трудом приходилось строчку за строчкой восстанавливать.

Вот они, эти записки неизвестного мне лица. Столько событий промелькнуло с тех пор, как Он с пятилетним сыном приехал в Коктебель. Сначала Он хотел записывать чуть ли не каждый день своего пребывания в Доме творчества, а потом жизнь, свободная, бесконтрольная, так захлестнула его, что он целых два дня ничего решительно не делал, ходил, гулял, разговаривал. И самым главным его стремлением было: как бы не разбудить в его сыне скуку, тоску по маме, которую он безумно любил и не мог без нее представить своего существования. Оно и понятно: впервые за свое существование он покинул пределы дома без мамы, остался на попечении папы, который что-то важное в его представлении делал не так, как мама. А раз не так, как мама, значит, не так, как надо.