Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Жму Вашу руку. Ю. Лошиц
27 мая 76».
Ростов-Дон
«4.Х.76
Дорогой Виктор Васильевич!
1. Вчера получил Ваш подарок – книгу «Родные судьбы». Сердечно тронут Вашим вниманием к старику. Благодарю Вас.
2. Книгу эту я купил в августе в Ростове и прочел с великим интересом. Прочел с доброй завистью, что Вы умеете так хорошо, так вдумчиво и так проникновенно писать.
Работы о Шолохове и героях Булгакова я читал и прежде. Но теперь появились новые дополнения. И все это весьма
Ваш разгром льва – прекрасен! Мне хочется обнять Вас и расцеловать, на что я всегда крайне скуп. Молодчина Вы. Замечательную книгу выпустили. И тираж ее хорош – 50 тысяч! Маловато для страны. Но 50 тысяч – это здорово!
3. А я болею с января. Спазмы сосудов и коронарная недостаточность сердца. По ночам – удушье. Паршивая это штука, Виктор Васильевич. И рановато она пришла ко мне. Лежу. Хожу по парку. Сижу на балконе. Да, рано придавило меня. А дел незавершенных и архиважных – ворох!
И жена тяжело больна. Предполагают «рак горла». Такая грусть и драма в доме, что просто ужас.
4. Прислал мне свою книгу Ф. Бирюков. Начал читать. Книга добротно сделана. Но критикует он Якименко и других очень робко. Избегает прямых названий и имен, часто отсылает к примечаниям в конце книги, а там только название журнала, дата, номер, страница.
Это мне не по душе. Бить так бить!
Но книга нужная. Он поднял из архивов то, чего никто не открывал 50 лет. Это очень здорово и крепко!
Очень прошу Вас, напишите о его книге хорошую рецензию для жур. «Наш современник». Я буду просить С. Викулова, чтобы он нашел ей место вне очереди.
5. Дошел слух, что где-то на Секр. Союза писателей Якименко поносил мою книгу. Вы об этом хорошо знаете подробности.
Черкнули бы мне, где, когда, при ком и что говорил этот подонок?
6. Поправлюсь, попробую написать рецензию на Вашу книгу.
Обнимаю. Конст. Прийма».
Ростов-Дон
«10 февраля 1977.
Дорогой Виктор Васильевич!
1. Прочел в журнале «Рапповская подворотня» статью Гулан Авербиковича о Вашей прекрасной книге «Родные судьбы».
Ну до чего гнусная и подлая это тварь! И нет на нее мора – чумы и рака. Ведь унесла же преждевременно судьба профессора Власова, чудесного человека, а вот мразь – живет, да еще паскудит на бумаге.
Судя по линии В. Озерова, Л. Якименко, А. Беляева и Ю. Суровцева, в Союзе писателей и его журналах возрождается и насаждается культ рапповцев.
Гляжу на это (и на то, как с этим мирятся Марков, Храпченко и др.) – и тошно становится.
Надо было мне идти в садоводы-виноградари, в лесники! Но черт повернул на эту стезю – литературную. Как жаль!!!
2. Могу сообщить Вам, что год 1976 был у меня – паршивый. Тяжело болела жена. Полагали, что раковая опухоль в горле. И это вымотало уйму энергии. Но, слава богу, опухоль была не злокачественной.
Мне Союз писателей СССР давал в 1976 г. свою командировку в Болгарию посмотреть (и быть может, купить) архив б. команд. Вешен, восстанием – Кудинова.
Но и я болел: спазмы сосудов гол. мозга и коронар. недостаточность сердца. Врачи не разрешили поездку,
Начал было новую работу, условное название «Шолохов в объятиях РАПП». Но здоровье не позволяет выехать в Москву для просмотра архива, документов.
3. Думаю, а кого бы привлечь, чтобы, скажем, через «Мол. гвардию», «Наш современник» или «Москву» дать зубодробительный ответ Галан Авербаховичу?
Надеюсь все же к концу месяца вырваться в Москву. Обнимаю.
К. Прийма».
Г. Петелиной из Коктебеля.
Май 1977 – май 1978
«Здравствуйте, мои дорогие и любимые!
Вот и уехал я от вас, помахал вам рукой, а вы даже не оглянулись, долго еще брели неторопливо, посверкивая красной шапочкой Алеши.
В купе все раздражало меня. Три женщины неопределенного возраста несли всяческую ерунду о своей работе:
– Нет, у него ничего нельзя понять. Как-то вызывает меня и что-то говорит, ничего не поняла, переспросила, опять ничего не поняла, а в третий раз уловила что-то про техническую документацию, переспрашивать не стала, целый час рылась в папке технической документации, так ничего не могла угадать, нет того номера, о котором он говорил. Опять вызывает...
– Да, я тоже однажды на собрании пыталась вслушаться, что он говорил, так ничего и не поняла, ведь ему же всегда приходилось делать заключающее слово.
– А Иорганидзе может подписывать приказы, – вмешалась еще одна, молчавшая до сих пор.
– Да и не только он, но даже и Лавров.
«Господи, за что же мне такое наказание», – думал я, независимо усевшись на свое место и устремившись в окно. Долго не смотрел в их сторону, до рези в глазах. А за окном мелькали деревья, зазеленевшая трава, еле-еле проклюнувшая из земли, грачи или галки тучами поднимались над лесом в поисках, видимо, строительного материала для своих гнезд. «Вот я улетел из своего гнезда, такого прекрасного и замечательного», – не отрываясь от окна, думал я. А треп все еще продолжался, ничто не могло смутить эту поднаторевшую в командировках публику.
– А ты, Лариса Семеновна, купальник взяла, говорят, там загорать можно.
– Да ты что, Наташка, у нас и времени-то не останется, с утра до ночи придется на базе околачиваться. Знаешь, сколько там работы нам предстоит, всех обегать, у всех подписать, был же лагерь на сто человек, а теперь на двести да семьдесят человек обслуживающий персонал.
Не выдержал этой болтовни, вышел из купе, встал у окна, а там уже по всему вагону выстроились Борщ с женой, Евгения Федоровна с Алешей и многие-многие другие. И с этой стороны пейзаж был таким же веселым: мелькали березки, небольшие деревеньки, спешили куда-то люди с рюкзаками. Больше часа простоял я в коридоре, а в нашем купе жизнь забила ключом: мои спутницы начали распаковывать свои пожитки и собирались обедать. Потом куда-то смылись: оказалось, в другом вагоне кто-то из их знакомых тоже ехал в Феодосию. Тут уж я вздохнул с облегчением: распаковал свою сумку, хлебнул чуть-чуть из баклажки и съел почти все мясо, очень вкусно было, так что не зря ты старалась, Галя.