Мой знакомый учитель
Шрифт:
— Так-то оно так… — Липец задумался и вдруг встрепенулся: — Послушайте, у вас есть свободное время? Поедемте к Борису, он живет с матерью, недалеко отсюда. Решено?
— А удобно будет?
— Почему неудобно? Хочу поговорить с ним при вас. Он сейчас дома. Ну?
Владимир Андреевич согласился. «Москвич» голубел возле школы, ожидая хозяина. Глазков сел на переднее сиденье рядом с Липец. Тот нажал стартер, мотор заработал, и машина плавно тронулась с места, набирая скорость.
По дороге Василий Николаевич признался, имея в виду Бориса:
— Оболтусом вырос. Ростом с коломенскую версту,
…Мать Василия Николаевича обрадовалась приезду сына. Хоть и живут в одном городе, а бывает у нее редко. Всегда занят. Глазкова она приняла за приятеля сына, захлопотала, забеспокоилась — еще бы, гости-то какие!
Владимиру Андреевичу жалко стало ее. Вот сейчас узнает причину их нежданного визита и растеряется.
— Ты, мама, не беспокойся, мы по делу. Борис дома?
— Дома, — она сразу встревожилась и поглядела на этого невысокого черноглазого человека с тростью в руках уже недоверчиво, даже с опаской: сердцем почуяла, что именно он является причиной какой-то неприятности. — Спит. Разбудить?
— Буди.
Все трое вошли в комнату, служившую гостиной. Там стояли диван, мягкие кресла, неизменный круглый стол. Возле окон курчавился большой куст китайской розы.
Старушка ушла в спальню будить Бориса. Василий Николаевич устроился на диване, приглашая Глазкова сюда же, но Владимир Андреевич сел в кресло — ему так удобнее. Вскоре из спальни появился заспанный Борис, а следом за ним мать. Он что-то буркнул, кажется, поздоровался, сел за маленький столик у окна за кустом розы, где у него были сигареты и пепельница.
Борис закурил. Старуха остановилась в дверях, привалившись плечом к косяку, скрестив на груди руки, и недружелюбно поглядывала на Глазкова. На лице ее отразилась тревога и ожидание чего-то плохого. «Матушка-то у них крупной кости, — невольно подумал Владимир Андреевич. — Поэтому и они как на подбор богатыри».
— Так вот, — сказал Василий Николаевич, сердито глядя на брата, — в праздник ударили ножом твоего товарища по школе — Семенова. Знаком с ним?
— Ну, знаком, — буркнул Борис. Он смотрел в окно и двумя пальцами — большим и указательным, пожелтевшими от никотина, — держал дымящуюся сигарету. Синяя струйка дыма свечкой тянулась вверх, расшибалась о рыжий чуб и расползалась облаком над головой.
— Говорят, что ты был с той шайкой.
Борис смял сигарету в пепельнице, обжигая пальцы, взглянул на брата, удивленно спросил:
— Я? — и усмехнулся криво. — Смех один.
— Смеху тут нет, — хмуро возразил Василий Николаевич. — Как бы плакать не пришлось.
— Да ты чего, всерьез? — побагровел Борис, вставая. — Ты всерьез думаешь, что я был в той шайке?
— Господи, надо же такое подумать, —
— Погоди, мама, не мешай.
Глазков чувствовал себя неловко, ему хотелось встать и уйти.
— А ты, — продолжал Василий Николаевич, обращаясь к Борису, — сядь и давай спокойно. Садись, садись. — Борис неохотно сел, снова потянулся к пачке сигарет, закурил. — Тебя никто не обвиняет. Вот Владимиру Андреевичу кто-то подсунул записку, а в ней речь о тебе.
— Что делается, что делается! — вздохнула старуха.
— Ты должен нам сказать честно: был там или нет?
— Я честно говорю: не был. Это же поклеп!
— Ну, дыма без огня не бывает! — возразил Василий Николаевич.
— С Юркой я вечером встречался, правильно. Они с Волобуевым были. Ну, с Юркой мы немного поссорились…
— Пьян, что ли, был?
— Кто?!
— Ты, конечно.
— Выпивши, ясное дело. Юрка хотел меня из клуба выставить, будто вел я себя неправильно.
— Понятно, — горько вздохнул Василий Николаевич, и этот вздох опять взорвал Бориса:
— Что понятно, что понятно?! Пальцем я не тронул Юрку. Клянусь честью!
— Да ты не кричи, чего ты раскричался? — унял его Василий Николаевич. — Грозился?
— Юрке? Да. Сказал-то я ему ничего: мол, смотри, не попадайся на узенькой дорожке! Это дело рук Волобуева, он записочку подсунул, это уж точно!
В памяти у Владимира Андреевича вдруг ярко встал случай, который произошел незадолго до ухода Бориса из школы. Обычно Липец одевался скромно: в простенькие синие брюки, такого же цвета пиджаки клетчатую рубашку без галстука, он и сейчас в этом костюме, только без пиджака. А в тот раз оделся по последней моде: хотел прямо из школы уйти на вечеринку. Все на нем кричало, требовало внимания: сине-голубые брюки в дудочку, длинный ворсистый пиджак темно-зеленого цвета, а вместо галстука красовалась коричневая в черную крапинку бабочка.
— Ого! — воскликнул тогда Женька Волобуев. — Борька Липец собрался на дипломатический прием!
— Девчата, гляньте, какая у него бабочка, — насмешливо охнула Настенька и хлопнула в ладоши. — Чудо! Боря, где ты ее достал?
Липец, сохраняя достоинство, снисходительно улыбнулся и, постелив газету на сиденье, сел за свою парту. Ни слова не вымолвил: мол, я не запрещаю, треплите языком сколько хотите, а у Женьки тем более он слабо подвешен. От меня как от стенки горох. А в перемену, как потом рассказывали Глазкову, было следующее. Борис курил у двери. К нему подошел все тот же Волобуев, осмотрел его с ног до головы. Материал пиджака проверил на ощупь, даже языком цокнул. Собрались любопытные, похохатывали. Женька, наконец, изрек:
— Такие брюки тебе, друг Боря, не идут.
— Мне все идет, — улыбнулся высокомерно Липец.
— Ноги у тебя очень толстые и кривые, вот где собака зарыта.
— Говори, да не заговаривайся, а то смотри!
— Нет, серьезно. И пиджак длинный. Сам верзила, и пиджак до колен. Эх ты, фокусник!
Борис раздавил каблуком сигарету, неожиданно схватил Женьку двумя пальцами за нос и усмехнулся:
— Тихо, скворушка!
Женька покраснел от боли и обиды, вырвал нос из цепких клещей и взъерошенный, как еж, крикнул: