Моя безумная фантазия

Рэнни Карен

Джеймс ничего не сказал — не мог. Она отравила его чаем из поганок, добавив туда пряностей.

Сесили закончила привязывать его левую руку к ручке кресла, отступила назад и полюбовалась на свою работу.

— Кресло подошло в самый раз. И еще много месяцев будет выполнять свое назначение. Разумеется, ты об этом ничего не узнаешь. Скоро ты перестанешь дышать, а потом встретишься с Господом и ответишь за все свои постыдные грехи.

Она взялась за высокую спинку кресла и покатила его к двери гостиной. Задача оказалась довольно трудной, но Господь дал

ей достаточно сил, чтобы протолкнуть его в дверь.

— Думаю, ты не осознаешь, насколько грешен, Джеймс. Но надеюсь, через несколько минут услышишь перечисление своих грехов.

Она подтолкнула кресло в сторону выхода, удовлетворенно вздохнув, когда высокие колеса с легкостью повернулись.

— Джеймс, никогда не прощу тебя за то, что ты вовлек Алису в свое зло. Она была чудесной девочкой, от нее исходило сияние. Она могла быть Божьим ангелом на земле. Вообрази же мой ужас, дорогой Джеймс, когда она сказала, что любит тебя, своего брата!

Она обошла кресло и, открыв входную дверь, наклонилась к Джеймсу, уставясь на него немигающими глазами.

— Кровосмешение, Джеймс, — преступление против души. — Она улыбнулась. — Мистер Моршем признался, что ты не его сын. Но я все равно убила бы мою малышку, Джеймс. Потому что она была прелюбодейкой, а Господь никогда не делает ангелами тех, кто грешит.

Она толкнула кресло, и оно легко преодолело порог.

— Какое счастье, что в то утро я ходила на службу! Было холодно, а моя дорогая Алиса ждала тебя, Джеймс.

И она улыбалась — от удовольствия и радости. Улыбка грешницы, сердце лгуньи!.. Господь дал мне сил сделать то, что я должна была сделать, так же, как и сейчас.

В то утро она усадила Алису в коляску, запряженную пони, согрела в своих руках ее руки. Вытянула всю правду из дочери и притворилась обрадованной, испытывая на самом деле ужас, и довольной, хотя чувствовала только отвращение.

— Она рассказала мне, что вы оба задумали. Я сделала вид, что хочу помочь ей, — это самый верный и надежный путь поймать нечистого в его же сети. Но я знала, Джеймс, что должна убить семя зла внутри нее, — ребенка, которого ты ей дал.

Сесили спустила кресло с одной ступеньки, со второй, оно покачнулось, но устояло.

— О, я все знаю о ребенке, Джеймс! Она мне рассказала. Не хотела, но потом уж очень испугалась. Она боялась смерти, мой сияющий ангел, но это же глупо. Смерть освободила ее от всех грехов.

Она задушила собственную дочь с помощью хлыста, который был у нее в коляске. Это было довольно просто. Мысль о том, что бессмертная душа Алисы в опасности, придала сил ее рукам.

— Алиса повторила грех Евы. За это я ее и наказала, как мне было приказано. Но нельзя допускать, чтобы ты ушел и продолжал грешить, Джеймс. «Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей». Однажды Господь уже простил тебя благодаря мне, но если ты уедешь, я не смогу спасти тебя от Божьей кары. Я должна остановить тебя и спасти твою бессмертную душу.

Тропинка, соединявшая главный дом с надворными постройками, была предназначена

для пеших передвижений. Толкать кресло по гравию было очень трудно — гораздо труднее, чем когда в нем была Алиса, — возможно, потому, что Джеймс весил больше. За исключением этой небольшой детали этот день был очень похож на тот. В то утро на ферме тоже никого не было: мужчины поехали на скачки в Ферхэвен, а женскую прислугу отослали в город со списком покупок.

Господь возложил на нее миссию, долг, который она должна исполнить, и гордость от сознания этого питала решимость Сесили.

Кто-то, возможно, назвал бы это безумием.

Мэри-Кейт прохромала последние несколько ярдов и увидела странную картину. Джеймса Мдршема везли в инвалидном кресле, привязанного за руки, туловище и лодыжки. Почти скрытая за высокой спинкой, кресло толкала, направляясь к самому дальнему строению, Сесили. Мэри-Кейт вжалась в стену конюшни и дождалась, пока поскрипывание колес не стихло.

У нее не было никакого оружия, да она и не смогла бы им воспользоваться, потому что, несмотря на все попытки Берни, так и не научилась им владеть. Она не могла сообразить, что делать дальше, и решила последовать за Сесили и посмотреть, чем закончится это непонятное путешествие.

Коптильня. Вокруг сооружения воздух колебался — это выходило наружу тепло. Она тихонько подкралась поближе — вокруг царила жуткая тишина, ни звука не раздавалось на ферме Моршемов. Не били копытом лошади в стойле, не слышался звон металла в кузнице. Только похрустывание покрытой ледком травы под ногами и шум вырывающегося из легких воздуха.

Дверь коптильни была открытой, как разверстая пасть тьмы. Едва ли стоило туда идти, лучше бы держаться подальше. Мэри-Кейт подошла к порогу не из любопытства: ее гнала смелость, рождавшаяся из страха. Она отчаянно боялась войти внутрь, но еще больше боялась не сделать этого.

Она переступила израненными ногами через порог, сделала шаг…

И мир вокруг померк.

— Это судьба, Питер. По-моему, это экипаж Арчера.

— Да, Берни, это он.

Они распрягли лошадей и оставались на месте, справедливо полагая, что на перекрестке, где они остановились, рано или поздно появится какой-нибудь экипаж. Не прошло и пяти минут, как подъехал Арчер.

Он, похоже, подоспел вовремя. Судьба? Арчер считал, что это просто удача.

— И ты отпустила ее?

— Я ничего не могла сделать, Арчер. Она была как одержимая.

— Вы писали мне, мадам, что однажды усмирили целое племя туземцев, которые хотели полакомиться вами. Как же вам не удалось остановить всего одну женщину?

— Возможно, я немного преувеличила в своем письме, Арчер. Но это к делу не относится. — Она встала на подножку и заглянула в экипаж. — Ты можешь довезти нас до Моршемов?

— Она туда убежала?

На лице Арчера появилось такое выражение, что Берни замерзла еще больше.

Она кивнула, но когда открыла рот, чтобы ответить, Арчер втащил ее в экипаж и крикнул Джереми трогать, пока Питер запрыгивал на козлы.