Моя безумная фантазия
Шрифт:
Он посмотрел мимо нее, в широко распахнутое окно, на укрытые снегом луга Сандерхерста.
А что бы он изменил? Жену и двух детей, погибших из-за безумия. Берни будет помнить выражение лица Сесили до смертного часа. Смятение, ярость — такая неистовая и черная, что, казалось, могла сокрушить самый прочный металл. А потом лицо Сесили смягчилось прикосновением смерти, пока не застыло без всякого выражения. Она как будто уснула.
«Всякая злость мала в сравнении со злостью жены». Как странно, что она именно сейчас вспомнила эту цитату. И именно из Библии. Нелепая ирония!
— У меня остались
И снова это выражение беспомощности. Как жаль, что она не в силах стереть его с лица Сэмюела. Здесь поможет только время.
— Сесили была их матерью. Наверняка в ней было что-то хорошее, что-то приятное, что можно вспомнить.
Уцепись за это, мой друг, потому что слишком много людей не преминут напомнить тебе о том, что было в ней самого плохого.
— Может, ты приедешь повидать их, Берни, пока они не разъехались по своим домам?
— Боюсь, что нет, Сэмюел. Через несколько дней я отбываю в Китай.
— Тогда желаю тебе всего хорошего, Берни.
— И тебе тоже, Сэмюел.
Она наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. На мгновение мягко прижалась к нему, пока он не отпустил ее и не отступил. Кто знает, может быть, это их последняя встреча.
Она отошла в сторону, не теряя спокойствия, однако уже не могла дождаться конца этого дня обязанностей и церемоний. Ей не терпелось освободиться от всех этих людей, от завешенных черным зеркал и приглушенного гудения голосов. Во время таких собраний люди говорят ничего не значащие дежурные фразы. А с другой стороны, что можно сказать по поводу такой страшной и бессмысленной трагедии?
Провожали не старика, испустившего последний вздох на фамильной кровати, и не древнюю старуху, проскрипевшую последнее желание, прежде чем протянуть руку навстречу самой смерти. Провожали двух молодых людей, лишенных жизни по воле озлобленного безумия. Одна — графиня, с ослепительной улыбкой и веселым смехом, который Берни помнила с тех пор, когда та была еще ребенком. Второй — блестящий талант, сочинявший прекрасную музыку. И ребенок, который не родился, потому что так распорядилось безумие. Правильно, что они покоятся вместе.
Однако ее больше заботят живые. Эти дни она почти не видела Арчера, Мэри-Кейт избегала ее. Ни один не был готов поддержать другого, и оба отчаянно нуждались в этом.
Вина. Странное слово. Мучительное чувство. Они все его испытывают. Арчер — за то, что осудил жертву. Мэри-Кейт — что не спасла Джеймса Моршема. Она, Берни, — за то, что убила безумную женщину. Даже Сэмюел виноват, потому что слишком долго скрывал от Джеймса секрет его рождения и не догадывался, что делит постель с безумной. Все они люди, все небезупречны, все обречены немного покормиться на вертеле небес за совершенные грехи. Но не терпеть такое изощренное и вечное наказание, как того хотела Сесили.
Повернувшись, Берни увидела закутанную в плащ Мэри-Кейт. Она надвинула шляпу на глаза, словно хотела скрыть лицо от гостей. Берни извинилась и вышла в холл. Мэри-Кейт натянуто улыбнулась. Улыбка получилась чужой и неестественной. Берни сжала руки молодой женщины в своих ладонях, пытаясь утешить ее без слов. Если бы она могла сделать для нее что-нибудь! О Мэри-Кейт
— Ты уверена, что хочешь сейчас пойти на кладбище? — с сомнением спросила Берни. — Там очень холодно для уединения.
— Там пахнет чистотой и свежестью.
«А не тленом», — добавила про себя Берни.
— Значит, ты пойдешь одна?
— Со мной ничего не случится, Берни. Решительная улыбка, казалось, подтвердила се слова.
Мэри-Кейт открыла дверь, но прежде, чем покинуть теплый холл, обернулась:
— Вы знали, Берни? Вы могли представить, что Сесили способна на такое?
После минутного раздумья на лице Берни появилась невеселая улыбка.
— Кто из нас способен разглядеть лицо безумия, Мэри-Кейт? Разве мы не подвержены страстям? Что удерживает нас на этой стороне разума?
— Звучит не очень-то обнадеживающе для всех нас, не так ли, Берни? — Пальцы Мэри-Кейт крепко сжали дверную ручку.
— О дорогая моя, иногда это — единственное, что у нас есть.
Она знала, что это не совсем тот ответ, но где найти более подходящие слова?
Мэри-Кейт тяжело опустилась на грубо сколоченную скамью. Перед ней лежал маленький, пруд, который за ночь замерз, к огорчению нескольких уток, ковылявших по его поверхности. По берегу вдоль половины пруда торчал высокий обледеневший камыш, над второй половиной простерло свои ветви могучее дерево. Мэри-Кейт не была садовником, но неосведомленность не мешала ей восхищаться работой других. Весной английский парк Сандерхерста будет выглядеть великолепно. Сейчас он дремал, почти лишенный цвета. Единственными яркими пятнами были верхушки аккуратно подстриженных в виде разных фигур самшитовых деревьев, которые выглядывали из-под снега. Прекрасный, умиротворяющий вид. Если бы только она могла успокоиться!
Ей нужно побыть одной, и чтобы ее не тревожила скорбящая, как того требовали обстоятельства, знать.
Именно теперь она почему-то остро затосковала по отцу. По нему ли? Ее отец воплощал собой надежность, чего ей так не хватало все эти годы. И любовь, которой она никогда не испытывала со дня его смерти, пока не приехала в этот великолепный замок. Больше у нее не будет ни надежности, ни любви.
С тех чудовищных мгновений в коптильне она до сегодняшнего дня не встречалась с Арчером. Мэри-Кейт никогда не видела, чтобы кто-нибудь так стремительно изменился, превратившись из красавца в изможденное существо, из человека, полного жизни, в почти мертвеца. Он подошел и развязал ее, вытащил кляп. Провел ладонью по ее разбитому рту, а потом обратил все свое внимание на Алису.
Нежная, хрупкая Алиса, высохшая, склоненная, ее кожа стала орехового цвета, залоснилась от дыма и тепла. Арчер встал рядом с ней на колени в такой же печальной позе, как и его жена, протянул руки, словно хотел дотронуться. Но в последний момент не смог и тихо сложил ладони на коленях, не замечая, как беззвучно падают на пол светлые пряди.
Может, Мэри-Кейт и утешила бы его тогда, нашла какие-нибудь мудрые слова, даже обняла бы его. Но они оказались разлучены — их отдалило не только потрясение, но и память, сохранившая страшное зрелище.