Моя бульварная жизнь
Шрифт:
Через полчаса у нас на столе стоял красиво декорированный арбуз — свежайший и наивкуснейший. Так и осталось загадкой, откуда его приволокли среди лютой зимы?
Бовин приехал в редакцию и пошел к Марку Львовичу разбираться. Первые слова, сказанные цензору, были: «Я как раз пишу статью о работе цензоров на территории Советского Союза, мне необходимы живые и свежие факты». Дальше они говорили за закрытыми дверями, но в результате все слова в моем интервью остались на своем месте. Вечером я встретила старого цензора в гардеробе. Спросила про Бовина. Марк Львович ответил:
— Максимальное наказание, которое я могу получить — отправят на пенсию. А мне и пора туда. Так что свобода дороже, — он по-мальчишески закинул шарф на плечо и гордо удалился.
Вспомнила
Юрист Наташа была невозмутимой. А меня терзали предчувствия, и от страха сосало под ложечкой. Наташа уже собрала массу бумаг, которые призваны были доказать не порнографическую направленность издания — в том числе мнения врачей и юристов (купленных, разумеется, за деньги Хозяина). Меня попросили приготовить свои награды — единственную медаль за вклад в культуру — доказательство того, что газетой руководит не помешанная на сексе маньячка, а профессиональный и уважаемый журналист.
Запахло Новым годом. Каждый декабрь наша юридическая служба присылала письмо, напоминающее, что последний в году номер газеты должен быть девственным — ни оголенных тел на фотках, никаких половых болезней и сексуальных откровений, ни-Боже упаси! — слов «секс», «оргазм», «презерватив» и пр. Этот номер внимательным образом вычитывался самими юристами, они же потом тщательно просматривали все картинки, подписывали каждую полосу, исправляли или отмечали места, с их точки зрения безнравственные, и только потом газета отправлялась в печать.
Все это делалось для Министерства печати — каждый последний номер года отправляли туда в подтверждение, что наша газета — информационно-развлекательная, научно-познавательная, и вообще детей приносит аист.
Мне была не совсем понятна эта игра — любой работник министерства может купить газету в любом киоске и убедиться, что последний номер каждого года — это потемкинская деревня и чистой воды обман. Но игра продолжалась из года в год, и я только диву давалась, почему этот обман не вскрывается.
Предстоящие разборки в Госнадзоре — это уже серьезно. Им не потащишь новогодние выпуски-обманки, у них уже собрана подшивка за весь год. Вот тут встрепенулся Хозяин. Даже снизошел позвонить мне — с просьбой разыскать Кучерену и попросить его о помощи, все-таки юрист и член Общественной палаты. Но Кучерена, как я уже упоминала, оказался недоступен даже по прямому мобильному телефону. И мы с Наташей с кучей папок и документов и с моей медалью наперевес пошли на таран негласного олимпа цензуры.
Главный цензор — женщина далеко за 50, которой, конечно, давно была чужда тематика нашей газеты, тыкала толстым пальцем в голый живот какой-то фотокрасотки. Ее возмущению не было предела. А юрист Наташа ловко вытаскивала из папки очередной документ — то свидетельство о регистрации, то результаты последней проверки, а то и вовсе справку от филологов о том, чем отличается эротика от порнографии. Не зря, ох не зря все эти годы я пыталась привнести в газету взамен «Клубнички» побольше философии и лирики! В конце концов наше красноречие возымело результат, там были сделаны «замечания», а сами мы с Богом отпущены.
— Уф, — выдохнула я, плюхаясь
— Это плохой знак, — невозмутимо отозвалась Наташа. — Теперь они могут замучить проверками, а ведь мы не можем каждый номер делать «министерским». Буду разговаривать с Хозяином — доложу свои соображения.
Вот так ураган пронесся над нашими макушками. А все считают, что в стране цензуры нет!
Пасьянс
Каждое утро я раскладывала на столе бухгалтерскую ведомость со штатным расписанием сотрудников газеты и ломала голову над вопросом — кого же сократить в первую очередь? Практически ежедневно звонил и или забегал Костылин с этим же вопросом. Отчаявшись, я спросила Главного Художника, как он собирается сокращать своих дизайнеров-корректоров, но оказалось, что он еще летом начал потихоньку ужиматься — переводить своих сотрудников на менее оплачиваемые ставки, сокращать пенсионеров (такие работали у него в корректуре и ушли безропотно) и, главное, услужливо предлагать Уткину варианты, как можно еще сэкономить на художественно-производственной службе. Конечно, по сравнению со мной в глазах руководства он выглядел гораздо симпатичнее. Я только и делала, что орала и требовала не сокращать гонорары, не трогать сотрудников и их зарплаты, потому что на них держится тираж, а значит и прибыль издательского дома.
А тихий Главный художник, удержавшийся при всех властях, отнесся к проблеме руководства услужливо и «с пониманием». Самым трудным было решить кого из замов увольнять. Фигура Гоблина даже не обсуждалась — все-таки он первый зам, и Костылин дал понять мне прямо: написать заявление об уходе — по собственному, естественно, желанию должны или Эльсотоль, или Корвалан. Гоблина он даже не упомянул — ну, друг-собутыльник, чего уж тут! Значит, решила я про себя, это обговорено с Хозяином.
Эльсотоль или Корвалан? А кого вы больше любите — сына или дочь? Примерно так стоял вопрос для меня. Эльсотоль работал в издательском доме с незапамятных времен. Сначала редактировал детскую газетку «Вырастай-ка!» (Наш Фурдуев любил понасмешничать над этим названием, придумывая варианты других возможных изданий «Налетай-ка!», «Выпивай-ка!» «Раздевай-ка!» прочее в таком духе.). Потом детская тема стала неприбыльной, и газетенку закрыли. А Эльсотоля перекинули на другой проект — тогда начиналось издание газеты «Здоровье». Эльсотоль, между прочим, имел за душой медицинское образование и даже работал когда-то на «скорой». Потом почила в Бозе и газета «Здоровье», бедного Эля сократили и он устроился на телевидение. Выдержал он там полгода, и, истекая слезами и кровью, хотел уже увольняться. А тут мы с Недобежкиным вспомнили про него и взяли на место ушедшего в поисках серьезной журналистики Татарина.
Абсолютным плюсом и явным преимуществом перед другими замами — да и многими сотрудниками газеты — был его творческий подход ко всему, за что бы он ни взялся. Эльсотоль мог из любой темы, предложенной ему автором, вывернуть такой сюжетец, что банальщина превращалась в «гвоздь». Как ведущий редактор он не ждал, пока журналисты в клювике принесут ему темы, а сам придумывал и предлагал их коллегам. Это был абсолютно «вичевский» подход — недаром он столько лет трудился в издательском доме. При этом Эль находил нештатных авторов и имел терпение и талант работать с ними. Да и сам в свободное от ведения номеров время мог написать вполне недурной репортажик. Кроме того, я любили Эльсотоля за то, что он, как и я, — страстный грибник и садовод, и с кем, как не с ним, могла я обсудить преимущества розы флоринбунда перед парковыми розами Остина?
Недостаток у Эльсотоля только один — он просто панический трус. Больше всего на свете он, медик по образованию, боялся лечить зубы, поэтому в свои сорок лет ходил практически без оных. Никакие наши уговоры и даже мои личные угрозы не могли заставить этого человека сесть в зубоврачебное кресло. Я хорошо помню, как Жози, тоже, прямо скажем, не самый большой храбрец на свете, демонстрировала ему свои новые протезы, одновременно убеждая, что современные технологии настолько безболезненны, что даже она…