Моя Чалдонка
Шрифт:
— Го-го-го! — вторил жиденьким голосом Веня, воинственно размахивая прутом. — Го-го-то, бутылку квасу!
Они все ближе и ближе подступали к толстой лиственнице, под которой стояла Тамара Бобылкова. Ей очень хотелось поиграть, побегать, ее глаза живо следили за товарищами. Но она стояла у дерева в своем белом костюмчике, в белых носочках и туфельках. Два шелковых бантика, вплетенных в косички, казались большими белыми бабочками, которые вот-вот вспорхнут и улетят. Тамара поминутно оглядывала себя, смахивала с жакетки пылинки и пушинки, поправляла
— Ты, Веня, не дерзи! — кружась вокруг дерева, вопил Дима. — Смотри, папку с мамкой позову!
Ивовые прутья со свистом рассекали воздух. Тамара, негодующе фыркая, старалась укрыться за деревом, и все же гибкий кончик прута резанул ее по косичке.
— Хулиган! Оборванец! — выкрикнула, разозлившись, Тамара.
Димин прут прожужжал въедливо, звенькающе, как комарик. Наискось по белому Тамариному костюму легла полоска зеленоватой грязи.
Дима замахнулся еще, но кто-то, подойдя сзади, одним рывком выхватил прут у него из рук. Ему показа лось, что содрана кожа с ладони. Он обернулся, готовы к драке.
Вон кто — Володя Сухоребрий! Тощий, щуплый, а лезет. Обозлился, даже родинка над губой словно потемнела, а волосы, будто у ежа, поднялись.
— Ты что! — дуя на обожженную ладонь, наступал на него Дима. — Чего встреваешь?
— А ты не дерись. — Володя побледнел, но не двигался с места. — За что ты ее?
— И костюм испортил! — возмущалась пухлощекая Маша Хлуднева, пытаясь счистить грязь с Тамариного костюма. — Теперь что ей дома будет?
— Пусть не обзывается! — подал голосок Веня. — А костюм новый заведет, она богатая!
А Дима все напирал на Володю:
— Тебе каких шишек навешать — сосновых или кедровых? — подталкивал он Володю плечом, присматриваясь, как бы ловчее зацепить его.
— Попробуй! Шишкарь нашелся!
Володя повел острым плечом, быстро отступил и выставил перед собою полусогнутую левую руку.
А из плотного кольца школьников уже раздавались поощрительные возгласы:
— Покажи-ка ему. Голован!
— Не робей, Володька!
— Поскорее, а то звонок!
Они уже сцепились, когда раздвинув круг, рослый парень в суконной куртке легко разнял их и стал между ними, не переставая спокойно и вкусно жевать.
Ерема Любушкин очень вырос за лето, раздался в плечах. Рукава его курточки чуть прикрывали локти, и вообще курточка сильно стесняла его. Широкое лицо Еремы с маленьким прямым носом почернело от загара, руки — в мозолях, трещинах, засохших царапинах. Он чуть не все лето провел в тайге, за Амазарским хребтом, на рубке и сплавке леса, и пахло, казалось, от Любушкина сосновыми свежими плахами, березовой корой, смоляной кедровой шишкой.
— Хватит, в другой раз! —
— Тебе-то что! — обозлился Дима. — В другой раз я тебе наподдам!
— Мне?
— Ерема, не мешайся, — сказал Володя, — отойди-ка, отойди!
— А не отойду!
Кольцо школьников задвигалось, сместилось.
— Тонечка идет! — крикнула Лиза Родионова. — Ерема, перестань жевать серу!
Антонина Дмитриевна подошла своей летучей походкой. В руках у нее был серебряно блестевший спортивный четырехствольный свисток.
— Чего это вы p-распетушились? — сказала она с лепкой запинкой. — На кого же ты похож, Дима!
Неожиданным движением она сняла с Диминой головы картуз, пригладила торчащие во все стороны соломенные волосы, застегнула пуговицу ковбойки. Дима отстранился.
— Опоздали вот — Пуртов и Отмахов. И Анне Никитичне нагрубили. — Маша Хлуднева очутилась рядом с вожатой и заглядывала ей в лицо. — Еще драться вздумали!
— Опоздали! Разобраться надо! — В руках у Вени засиял на солнце толстый глянцевитый лист бумаги. — Это что?!
— Зачем же вы нагрубили новой учительнице? Эх, вы! — сказала Антонина Дмитриевна. — Отдали бы ей записку, и все!
— Как же! Вам велено отдать! Вот.
— Что ж, посмотрим, что у вас за оправдание!
Антонина Дмитриевна, кинув быстрый взгляд на мальчиков, развернула листок.
— Ой! — Она приложила руки к груди. Свежее, ясное лицо покрылось краской. Ветерок играл ниточкой-волоском, забежавшим на лоб. — Он сам… сам вам передал?
— А как же, — ответил Веня и, подумав, добавил: — Нас еще компотом угостили. Персики в сиропе.
Дима с безразличным видом крутил свой картуз. Антонина Дмитриевна обернулась в сторону южных сопок, спокойно глядели черные впадины туннелей. Холодно-ласковые пестрели над ними сопки. Да, пройдут еще эшелоны. Десятки. Сотни. Но тот, который прошел час назад, здесь уже не пройдет. Никогда. Ведь вот так близко, рядом был он — Алеша…
Больше ни о чем не спросила Антонина Дмитриевна мальчиков. Повернулась и почти побежала к школе. А Веню и Диму окружили товарищи.
— Хоть бы рассказали толком про Алексея Яковлевича, — попросил Володя. — Всем интересно.
— Это пусть Венька! — ответил Дима. — Он умеет.
— Давай, Свист, давай! — поощрил Ерема.
Веня, довольный вниманием товарищей, начал:
— Только мы подошли к разъезду, смотрим — эшелон идет, длинный-длинный, хвоста не видать. Стоим под откосом, вагоны считаем и вдруг слышим: «Веня, Дима!» — Алексей Яковлевич! Мы как закричим, Чернобоб как залает! Поезд и остановился — наверняка машинист услыхал. Мы — к вагону. Смотрим — полковник сидит, консервы ест. И Алексей Яковлевич уже спрыгнул, а нашивки у него лейтенантские. — Веня подумал: — Нет, кажись, капитанские!.. Давай нас обнимать, целовать: «Это, говорит, товарищ полковник, мои самые лучшие друзья!»