Моя Чалдонка
Шрифт:
Ерема напыжил щеки, еле удерживаясь, чтобы не гоготнуть. Дима слушал с равнодушным видом.
— «Хотите, говорит, со мной?» — продолжал рассказывать Веня.
— Ну да, так и сказал? — Ерема щелкнул себя пальцем по надутой щеке.
— А как же! Только тут поезд тронулся, мы, значит, рядом с эшелоном побежали, чтобы записку словить, а Дима споткнулся, да чуть не под колеса… — Веня скосил глаза на Пуртова: «Вон как выручаю!»
— Врешь ты, Венька, — прямо сказал Володя. — Ну, ты соображаешь, зачем Алексею Яковлевичу брать вас с собой?
Когда Вене Отмахову
— Да мы с Димой! Вы еще не знаете!.. — И вдруг он как-то странно булькнул и замолчал.
— Факт — записку принесли, — коротко сказал Пуртов. — Чего еще?
Опустела школьная ограда. Спокойно высились лиственницы, потихоньку роняя на землю длинную порыжелую хвою. Гроздьями, как виноград, висели на березах пожелтевшие листья. Горели кострами сопки. Сверкало синее небо, пронизанное солнечными лучами. Было первое сентября тысяча девятьсот сорок первого года.
4
Домик, в котором живет Тоня с братом Степушкой, стоит на берегу Черного Урюма. Словно бы самое окраинное жилье в поселке — домик Рядчиковых, а от него до любого места рукой подать: и до приисковой площади, где школа и контора, и до Тунгирского тракта, и до брода через Урюм; брод — слева, а справа — висячий мостик, еще выше по реке работают драги. Всегда людно здесь. По ягоды ли идут, по грибы или охотиться, надо пройти мимо домика.
Домик с виду неказистый: старый, из почерневших, трещиноватых бревен, окна маленькие. Зато внутри тепло, уютно, переборки чисто выбелены. Каморку справа отец называл «Тониной светелкой». В большой комнате жили отец со Степушкой. Теперь Степушка жил там один.
Проснувшись засветло, Степушка завозился за переборкой, попыхтел и решил продолжить с сестрой вчерашний неприятный разговор:
— Все идут, а мне оставаться!
— Не все, только с четвертого класса!
— Да, уж я знаю! Петя-то Карякин идет!
— Не идет! И вообще — хватит. Ты еще маленький. Умойся, позавтракай и можешь гулять.
— Не имеешь права оставлять ребенка одного!
— Ну, уж не совсем ребенок. Должен понять!
— Хитрая ты, Тоня. Прибрать постель — большой, подмести — большой, понимать — большой, а на воскресник — маленький.
Завтракал Степушка, бросая на Тоню сердитые взгляды.
— Вот всегда так, — ворчал он себе под нос. — А еще сестра! Напишу отцу. Вот. — И, собравшись на улицу, заявил: — Мы с Петькой еще подумаем!
Тоня села к столу, за которым завтракал Степушка, придвинула к себе банку с молоком, картофельные шанежки, но есть не стала, призадумалась, прошла в комнату, к рабочему столику. В руках у нее очутился листочек из блокнота. Края у него были неровные — Алеша наспех вырвал листочек и написал-то всего несколько слов.
«Милый друг Тонечка! Совсем близко ты… Хочется крикнуть на весь прииск… Услышала бы? Пришла? Сколько лет первого сентября были вместе… А сейчас — еду мимо… Эх! Ружье, фотоаппарат береги и вообще — не забывай, жди… Эшелон тронулся… всех, всех обнимаю… Твой Алексей Буянов».
Ей вспомнился полутемный
Тускло светила лампочка, посапывали кругом люди. «Геометрия» Рыбкина лежала на Тониных коленях. Алеша рассказывал о Чите, о детдоме, об Ингоде, Тоня — о прииске, отце, школе. Потом вышли на платформу, в августовскую звездную ночь долго ходили, молчали, говорили, снова молчали…
Тоня не могла расстаться с этим листочком. Конечно, она сбережет и ружье и фотоаппарат. А вот «и вообще — не забывай» — это глупо. Разве он для нее «вообще»?.. Почему жизнь разбрасывает людей, когда они только-только собрались сказать друг другу очень важные и очень трудные слова?
Этим летом они задумали прогулку вниз по Шилке. Степушка уже приготовил свои удочки, крючки, банку под червяков: «Эх, ленков наловлю!» Алеша шутил: «Трое в лодке, кроме собаки». Отплытие назначили на первое июля, но первого июля, душным предгрозовым вечером, Тоня и Степушка провожали Алешу на разъезд: он уезжал в Благовещенск, в военное училище. И Сеня Чугунок, Алешин товарищ, явился со своим баяном и старался развеселить их самодельными частушками и прибаутками. А сам злился: «Чем я хуже? Почему меня на драге оставили?»
Тогда поезд унес Алешу на восток. Теперь поезд мчит его на запад…
Тоня положила листочек под бумагу, прикрывавшую столик, вернулась в кухню. Нет, сегодня ей не хотелось завтракать в одиночестве. Тоня улыбнулась. Ну да, вот что она сделает! Она пойдет к Анне Никитичне, и они позавтракают вместе. Тоня из-под столика выхватила берестяное лукошко, поставила в лукошко банку с молоком, стакан с брусникой, достала из ящика помидоры, огурцы. Накинула на себя стеганку, платок, захватила в сенях лопату.
Утро было голубое, ясное, прозрачное. Вода Черного Урюма под лучами солнца дробилась, искрилась.
Тоня проходила мимо огромной, вытянутой метров на пятьдесят землянки. С боков и сверху землянка была аккуратно укрыта дерном. К массивной железной двери вело вниз несколько ступенек. У двери стояла высокая женщина. Это была Пуртова, кладовщица базы.
— Зайди-ка, Тоня, ко мне!
Тоня подошла.
— Вижу, что на воскресник. Не задержу.
Погромыхав болтами и замками, Пуртова растворите толстую, в три пальца, дверь. Они спустились в темную прохладу землянки. Пуртова протянула руку, щелкнул выключатель. Над крохотным столиком, возле которого стоял единственный стул, вспыхнула лампочка. Бледный свет ее не проникал в глубь землянки. Пуртова предложила Тоне стул; сама села на опрокинутый бочонок.