Моя двойная жизнь
Шрифт:
Врачи решили, что мне следует немедленно поехать на воды, в О-Бонн. А я не хотела уезжать из Парижа. Всеобщая лихорадка заразила и меня. Но силы с каждым днем покидали меня, и 27 июля меня чуть ли не вопреки моей воле буквально отнесли в вагон. Сопровождали меня госпожа Герар, мой управляющий и горничная. Сына я тоже взяла с собой.
Расклеенные на всех вокзалах плакаты возвещали, что император Наполеон направился в Мец, дабы взять командование армией в свои руки.
По приезде в О-Бонн я вынуждена была лечь в постель. Мое состояние
Однако через двенадцать дней я начала подниматься. А продолжительные верховые прогулки быстро вернули мне силы и спокойствие.
К тому же вести с военных полей предрекали скорую победу. Сладостное волнение охватило меня, когда стало известно, что юный наследный принц получил боевое крещение в сражении при Саарбрюккене, где армией командовал генерал Фроссар.
Жизнь снова казалась мне прекрасной. Я верила в счастливый исход войны. И жалела немцев за то, что они ввязались в подобную авантюру.
Увы! Славные кавалерийские атаки, затмившие мне ум, сметены были ужасающим известием о битве при Сен-Прива.
Каждый день в маленьком садике о-боннского казино вывешивали политические сводки. Туда-то и стекалась публика, чтобы узнать свежие новости. Я терпеть не могла толкотни и посылала своего управляющего переписывать депеши.
Ах, какую боль причинила нам та депеша из Сен-Прива, где очень лаконично сообщалось о чудовищной бойне: героической обороне маршала Канробера и первом предательстве Базена, не оказавшего помощи своему товарищу.
Я была знакома с Канробером и бесконечно любила его. Позднее он оказался в числе верных мне людей. У меня сохранились восторженные воспоминания о часах, когда я слушала его рассказы о геройских подвигах других (и никогда о своих собственных). А какое обилие анекдотов! Какое остроумие! Сколько очарования!
Так вот, известие о битве при Сен-Прива вновь повергло меня в уныние. Ночи мои наполнились кошмарами. Я снова слегла.
День ото дня новости становились все хуже. Вслед за Сен-Прива — Гравелот с его тридцатью тысячами солдат — французских и немецких, скошенных буквально за несколько часов. Затем доблестные, но, увы, безнадежные усилия Мак-Магона, отброшенного к Седану. И наконец Седан! Седан…
Ах, какое ужасное пробуждение!
Накануне месяц август ушел в небытие под оружейные залпы и предсмертные хрипы. Однако жалобные стоны умирающих все еще говорили о надежде.
Зато месяц сентябрь, едва увидев свет, испытывал на себе проклятье. Его первый воинственный клич был задушен грубой и подлой рукой судьбы. Сто тысяч солдат, сто тысяч французов должны были капитулировать. А французскому императору пришлось сдаться королю Пруссии.
Ах, этот крик боли, крик ярости, исторгнутый у целой нации! Никто не в силах забыть его.
1 сентября около десяти
Он вручил мне копии первых депеш: «Битва при Седане началась. Мак-Магон ранен» — и так далее.
— Ах, умоляю вас! — попросила я. — Подите снова туда и, как только появится новая депеша, принесите ее мне. Я предчувствую нечто невероятное, великое! Что-то должно случиться. Мы столько выстрадали за этот месяц, что теперь надо ждать чего-то хорошего, прекрасного, ведь на весах Господа Бога радость уравновешивает печаль Ступайте, мой славный Клод, ступайте.
И я заснула, уповая на лучшее. Я так устала, что проспала до часу. Когда я проснулась, у моей кровати сидела горничная Фелиси, самая прелестная девушка, какую только можно вообразить себе. Ее хорошенькое личико и огромные черные глаза выражали такую тоску, что сердце мое едва не перестало биться. Я в тревоге смотрела на нее; она протянула мне депешу, вернее, копию: «Император Наполеон III капитулировал». Кровь бросилась мне в лицо, а легкие мои были чересчур слабы, чтобы справиться с таким приливом, я уронила голову на подушку, и кровь, вырвавшаяся вместе со стоном откуда-то из глубин моего существа, застыла на губах.
Три дня я находилась между жизнью и смертью. Доктор Лёде послал за другом моего отца, судовладельцем по имени Монуар. Тот примчался вместе со своей молодой женой, тоже очень больной; несмотря на свой свежий вид, она была больнее меня и через полгода умерла.
Благодаря их участию и неустанным заботам доктора Лёде я осталась живой после пережитого кризиса. И тотчас решила вернуться в Париж. Осадное положение было уже объявлено. Мне не хотелось, чтобы моя мать, мои сестры и племянница оставались в столице. К тому же горячка отъезда завладела всеми — и больными, и туристами.
Я отыскала почтовую карету, которая за баснословную цену доставила меня на станцию к первому попавшемуся поезду.
Там я смогла кое-как устроиться, но, добравшись до Бордо, обнаружила, что раздобыть пять мест в экспрессе нет никакой возможности. Мой управляющий добился разрешения ехать вместе с кочегаром. Госпожа Герар и горничная устроились уж не помню где, я же вошла в купе, куда набилось уже девять человек.
Уродливый старик хотел выкинуть моего маленького сынишку, которого я привела с собой, но я изо всех сил толкнула его сама.
— Никакая сила не заставит нас выйти из вагона, поймите это, старый урод! Мы здесь и никуда не уйдем!
Толстая дама, одна занимавшая места больше, чем три обычных человека, воскликнула:
— Хорошо, нечего сказать, мы и так здесь задыхаемся. Какой стыд, пускать в купе одиннадцать человек, когда мест всего восемь.
— Так выходите, — предложила я ей, с живостью обернувшись, — вы уйдете, и нас останется только семеро!
Послышался приглушенный смех других пассажиров, и я поняла, что завоевала сердца моих попутчиков.