Моя еврейская бабушка (сборник)
Шрифт:
– Да вот же ручка, – он кивнул на стол. Руки у него за спиной. Когда придет пора подписывать протокол, нужно будет вызвать прапорщика. Тот откроет замок на наручниках, после этого Семен Сырец сможет расписаться. Но пока никакого протокола нет. Обвиняемый ведет себя вызывающе, не желая отвечать на вопросы следователя. А вопросов-то у следователя и нет. Ничего пока нет. Сплошная сумятица в голове.
– О чем сегодня пойдет речь? – сказал он, укладываясь грудью на стол. Наташа отвернулась. Еще одно его движение – и она нажмет на кнопку вызова. По звонку прибегут конвоиры и отведут Семена в штрафной изолятор. Он наверняка этого и добивается. В камере их двадцать, а в ШИЗо он будет один.
– Послушайте, Сырец, я безмерно устала от вас, вы не ответили ни на один мой вопрос, бесконечно изводите меня своими шуточками, рассказываете разные байки, а ведь на вас висит труп. Вы должны мне помочь, чтобы я помогла вам – выбраться отсюда, – она кивнула на стены, выкрашенные густо-синей масляной краской. – Я же вижу, что вам здесь плохо. У вас ведь аллергия?
– У меня аллергия, и мне плохо, – согласился Семен, – мне здесь очень плохо. Но, дорогая Наташа, я никого не убивал. Поверьте мне. Поэтому у меня и нет ответов на ваши вопросы. Прикалываться я люблю. Это моя вторая натура. А байки рассказывать – мое хобби. Я вас удовлетворил?
«Удовлетворил… Нашел тоже слово. Взрослый мужик, а приколы как у школьника. А может, это я реагирую как школьница? Это работа, работа. И никаких двусмысленностей», – Наташа взяла себя в руки. Надо перехватить инициативу.
– Я вам не «дорогая», хватит прикалываться, – раздраженно поморщилась она. – И я устала слушать россказни про корни ваших предков. Мне кажется, я всю подноготную вашей семьи изучила, начиная с еврейского местечка Сиротино. Кажется, именно оттуда приехал ваш дед?
– О, йес, именно оттуда. Мой дедушка Соломон прикатил в город Ленинград прямиком из Сиротино Витебского уезда. Старинное еврейское местечко. Между прочим, он плохо говорил по-русски, и хотя всю сознательную жизнь прожил в Ленинграде, изъяснялся исключительно на идиш.
– А как же на войне? – удивилась Наташа.
– И даже на двух войнах, – уточнил Сырец, – на финской и отечественной. Но до Берлина не дошел. Под Шосткой ноги лишился. Там целый взвод полег, одним взрывом – всех всмятку, а дед живой остался. Но без ноги. Как мог, так и разговаривал. Кому надо было – понимали. А кому не надо, так он и родного брата не сможет понять.
– Суровый мужик. А еще он почему-то не радовался, когда ваш отец родился, – скривилась Наташа, негодуя, что вновь ситуацией овладел Семен. Наташа у него на поводке. Он ведет разговор, расставляет акценты, а она не в состоянии парировать удары. Видимо, хороший фехтовальщик этот наглец Семен Сырец.
– Дед, видимо, боялся, что не прокормит большую семью, он же из бедного еврейского местечка, из очень голодного места. Но, знаете, после он полюбил отца. Кстати, мой дед тоже был заядлым хулиганом. У меня же, получается, наследственность плохая, Наталья Валентиновна, – засмеялся Семен, заглядывая ей в лицо.
– Наследственность тут ни при чем, – она отвернулась от его пристального взгляда и мрачно напомнила ему про состав преступления. – Вы не хулиган, у вас сто пятая.
– Я к вашей сто пятой не имею отношения, а она ко мне, так что не шейте мне состав, Наталья Валентиновна, – небрежно отмахнулся Семен. – Так вот, представляете, когда мой дед Соломон был маленьким, он придумал, как можно заработать, чтобы одним махом накормить всю нашу многочисленную родню. В местечке было много бедноты. Мы из них, из бедных.
Наташа молча рассматривала пятно на столе. Паста размазалась. Кто-то подписывал протокол, ручка потекла, и подписи остались на столе. Можно разобрать фамилии, если приглядеться. Господи, какое счастье! Совсем скоро она выйдет на свободу. Напишет рапорт –
– Однажды дед подговорил двоюродного брата, и тот регулярно стал бить стекла в магазинах. А дед их вставлял. Он хороший был стекольщик. Тем и промышляли, тем и всю родню кормили, – донеслось до нее, словно сквозь вату.
– Это не хулиганство, это статья… статья… – она на миг задумалась, подыскивая подходящую статью для битья витрин с последующим их остеклением.
– Дались вам эти статьи, Наталья Валентиновна, – Семен откинулся на спинку стула. – Успокойтесь, не думайте о плохом, вам не к лицу переживания. От чрезмерного знания уголовного Кодекса у девушек ранние морщины появляются. Кстати, а у вас есть бойфренд?
– Что вы себе позволяете? – вспылила Наташа, вскакивая со стула. Она забыла, что под правой рукой у нее кнопка вызова.
– А вам к лицу гнев, вы становитесь просто великолепной, когда беситесь, – вполне миролюбиво сказал Семен. – Между прочим, мой отец тоже сидел.
– И впрямь дурная наследственность. Видимо, сидеть – это у вас семейное, – не удержалась от колкости Наташа, усаживаясь поудобнее.
В блокноте были заготовки к допросу, но Наташа никак не могла выдавить из себя ни одного слова по существу дела. Можно было тупо зачитать вопросы из блокнота, но Сырец поднимет ее на смех. Лучше молча переждать опасную ситуацию. Осталось сорок восемь минут. Скоро спектакль закончится. И Семен останется один на один со своими байками. В камере много обитателей. Среди двадцати сокамерников всегда найдутся слушатели. Им всем нужно убить время. Наташа представила, как сидельцы Крестов убивают время. На секунду ей стало смешно, она улыбнулась и сразу успокоилась. Нацелилась ручкой в бланк протокола. Пусть Семен говорит, она будет записывать, что бы он ни сказал.
– Мой отец сидел за форс. Знаете, что такое форс? Нет, не знаете, – сказал Семен, положив ногу на ногу, – и напрасно. Наташа, зачем вы пошли в следователи? Вам бы замуж поскорее…
– Мне нравится моя работа, Семен Владимирович, а замуж я пока не собираюсь, – огрызнулась Наташа, нервно покусывая губы. – Вы бы лучше о себе подумали, Сырец. Сидите здесь со своей аллергией, мучаетесь, страдаете, предков вот вспомнили, а ведь, небось, пока вы были на свободе, о них и не думали?
Семен поморщился, эти ее слова были неприятны. Значит, она попала в яблочко. Все-таки не даром она пошла в следователи, напрасно Сырец ее дразнит.
Допрос не клеился. Наташа откровенно злилась, негодование переполняло ее, причем злилась она на самое себя. Но она знала, что неумение справляться с эмоциями – признак непрофессионализма. В университете Наташе казалось, что первое дело, которое она будет расследовать, сделает ее знаменитой. По ночам ей грезились репортеры и газетчики, телевизионные камеры и овации. Почему-то тогда не думалось о коридорах РУВД, а ведь именно они оказались чрезмерно крутыми, гораздо круче, чем ступени на вершину успеха. С таких ступеней легко скатиться прямиком в адвокаты. А у них и очереди длиннее, и забот побольше. Зато они считаются независимыми. Коренева с трудом подавила зевок и отвела взгляд в сторону. Спать хочется. Лучше не смотреть ему в глаза. Пусть выговорится. Это его исповедь. Исповедь уголовника. А ей терять нечего. Ее жизнь еще толком не началась, а игра уже безнадежно проиграна. Университет давно позади. Первое уголовное дело оказалось вечным «глухарем», да вот на беду угораздило бездарно влюбиться в красавца-обвиняемого. И вдобавок ко всему жутко хочется спать. Наташа искоса взглянула на мобильный телефон. Злополучный допрос должен закончиться через сорок пять минут.