Моя купель
Шрифт:
— Отказала, — согласился я.
— Теперь бросай, не опасно.
— Не получится. Помоги пальцы разжать.
— Одеревенели, значит. Это у тебя тоже от страха, — заключил Графчиков. И, согнув мою руку в локте, затем в запястье, он легко отлепил мои пальцы, и, теперь уже безопасная, «фенька» сама упала к моим ногам.
Я сгорал от стыда, но рассказал Графчикову и его разведчикам все как было.
— Такую можно укрощать моим способом, — выслушав меня, сказал один из разведчиков.
— Как?
— Вот как...
Он выдернул из своей гранаты предохранительное
— Хоп, хоп!..
Граната падала ему в ладонь и снова взлетала...
— Прекрати сейчас же! — резко остановил его Графчиков. — Здесь тебе не цирк!
Мне стало ясно: Графчиков не может смириться с неудачной попыткой проникнуть в дивизию Людникова. Недоволен он и мною. Собираясь повторить вылазку по трубе, он взял в помощники другого человека, своего разведчика... И доставил-таки рацию в штаб окруженной дивизии.
Там, в Сталинграде, он, как мне казалось, не знал страха или, по крайней мере, умел одолевать его, не останавливаясь перед смертельной опасностью, а здесь... «Вот наткнулся на красавицу Бэллу, и... видишь, испарина выступила...»
3
Мы присели возле его «Запорожца». Съели по бутерброду. Вспомнили боевых товарищей — живых и мертвых... Пока Бэлла исполняла свой распорядок дня.
Василий Васильевич Графчиков не жаловался на свой недуг.
— Живу, как все. Государство заботится. И ему надо платить тем же по силе возможности, — без пафоса, по-будничному рассуждал Графчиков, успокаивая себя и меня.
Я знал его биографию. Всю войну прошли. В одной дивизии были. Скупой на слова, если речь шла о нем самом, он все-таки, бывало, в минуты затишья, где-нибудь в окопе, в блиндаже, нет-нет да и скажет несколько слов о своем детстве, о юности... Родился в бедной крестьянской семье на Рязанщине в 1916 году. Фамилия Графчиков досталась в наследство еще от прадеда, прозванного так, должно быть, в насмешку за долголетние надежды разбогатеть на графских землях. Умер дед в поле, оставив дом без крыши, двор без скота, погреб без картошки, — графский крестьянин.
Семи лет, уже при Советской власти, Василий пошел в школу. Окончил 8 классов. Крепко сбитый, смекалистый, с хорошим, каллиграфическим почерком, паренек был определен писарем, затем счетоводом колхоза. К началу 1937 года стал бухгалтером, но ненадолго. Осенью того же года призван в армию. Служил в Москве в кавалерийской дивизии. В мае 1938 года дивизию перевели в Борисов, что на Березине. Там окончил полковую школу младших командиров, а перед демобилизацией по разнарядке политотдела дивизии был направлен в Смоленск на курсы политработников. В декабре 1940 года получил назначение в Прибалтийский военный округ политруком стрелковой роты. Там, в километре от границы с Германией, в Вилкавишкисе, и застала его война...
Мимо нас дважды простучала каблучками нарядчица Бэлла. Блеснула клипсами. По пути застряла в кругу знакомых молодых людей. Посудачила,
Обеденный перерыв уже десять минут как закончился.
— Бэлла, вас же клиенты ждут, — заметил я, подойдя к ней.
— Опять подгонять! — возмутилась она. — Гоните машину своего друга на мойку и скажите ему: рулевых тяг нет. Пусть приедет через недельку...
Василий Васильевич слышал мой разговор с Бэллой, и, когда я вернулся к нему, он, не дослушав, бросил:
— Вот так, — и, развернув «Запорожец», дал газу.
Умчался, не оставив ни адреса, ни телефона. Умчался так, словно ощутил действие взрывного механизма если не под колесами машины, то где-то в груди... Такая поспешность смутила и озадачила меня. Пока осмысливал случившееся, вставлял снова замок зажигания, подготовленный для сдачи в ремонт, салатовый «Запорожец» укатил неизвестно куда. Горестно... «Эх, Бэлла, Бэлла, не на том месте ты сидишь...»
Мгновенно в голове мелькнули слова Графчикова, сказанные здесь, у «Запорожца»: «...боюсь, этот мотор подведет». На свое сердце он теперь не очень надеется.
Нажимаю на стартер, выкатываюсь на магистральную улицу, поглядываю по сторонам — не врезался ли в столб в таком состоянии. На перекрестках спрашиваю регулировщиков, в каком направлении умчался салатовый «Запорожец» со знаком «Внимание — ручное управление».
— Прямо.
— Нет ли каких тревожных сигналов с других перекрестков?
— Пока порядок.
На душе полегчало. Останавливаюсь возле справочного бюро. Прошу дать адрес Графчикова Василия Васильевича.
— Район жительства?
— Не знаю.
— Возраст?
Я назвал год и место рождения, добавив, что он ветеран войны, инвалид.
— От этого нам не легче, — сказала девушка и, как бы спохватившись, успокоила: — Будем искать, ждите или приходите завтра.
— Готов ждать хоть до полуночи.
— Рабочий день кончается в шесть часов.
— Прошу, — взмолился я, — прошу дать справку до окончания рабочего дня. Графчиков мой фронтовой друг...
— Понимаю, понимаю. Ждите, — учтиво посоветовала она, вероятно прочитав на моем лице тревогу.
Прохаживаясь перед будкой, прислушиваюсь к телефонным разговорам дежурной. Она действительно старается. Звонит, уточняет, опять звонит...
...Он был политруком роты, которая за три дня до начала войны заняла оборону западнее городка Шакяй, в восьмистах метрах от границы с Германией. 21 июня во второй половине дня командиры и политруки рот были вызваны в штаб полка. Им были вручены дополнительные листы топографических карт.
Побывав во всех отделениях и у пулеметных точек, политрук за полночь решил лечь отдохнуть. Но отдохнуть не пришлось. В 3 часа 30 минут утра 22 июня над границей взвились сотни разноцветных сигнальных ракет. Зловещий фейерверк продолжался недолго. Фашистские войска открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь. Через тридцать минут перед фронтом роты появились густые цепи атакующих. Приставив автоматы к животам, они беспорядочно стреляли, шумели, кричали. Вот гитлеровцы уже приблизились к окопам роты на прицельный выстрел. Последовала команда: «Огонь!»