Моя летняя ночь
Шрифт:
– Доживу ли?
– Доживете, – улыбаюсь. – Вы что-то хотели?
– Да что хотели? Мы все тут одного хотим, – старушка окидывает рукой поселок, – чтобы ты, раз вернулся, приструнил бы подругу свою. Она вот, пока ты тут был, вела себя положительно. А как только ты уехал такое началось… ого-го! – бабка хватается руками за голову с отдающими краснотой волосами, и продолжает жалобным тоном. – Ведь как только ночь, так съезжаются эти ее, друзья значит… такого же поведения, как и она, легкого… Лешенька, ведь она хорошей девочкой была, что это стало то? В неделю только пару дней как тихо в поселке. День спит, а потом, до самого рассвета тыц-тыц-тыц. Невозможно
– Ну а я то что могу сделать, баб Клава?
Чего она от меня хочет?
– Ты бы пошел, поговорил с ней. Вы ведь друзья. Может быть, она тебя послушает. Такая ведь молодая, а пьет как… и курит! И я даже думаю, что там и наркотики у них имеются. Полицию вызывали, обыск проводили, не нашли ничего… А девки то какие там ходят! А парни? Ты видел? У них морды во, – бабка раздувает щеки, обхватывая их ладонями, – все лысые, как в девяностые, когда тут бандюки ходили. Страшно жить стало, Лешенька. Вот как ты уехал в это свое училище, так и подменили словно девку. Говорят, что и институт бросила даже. Поговори ты с ней. Пусть за ум возьмется.
Ага, разбежался уже. Поговорить с этой, м-м-м, даже вот и не знаю, как ее назвать. Да я видеть то ее не хочу. Она вызывает у меня чувство омерзения.
Вот только бабуська смотрит на меня умоляющим взглядом и даже, кажется, строит глазки. Похоже, в молодости баба Клава была очень даже ничего! Но, учитывая, длительный период моего Крымского воздержания, думать об этом мне сейчас не стоит.
Улыбаюсь своим мыслям и старушке, вспоминая ее наваристые щи. А что? Я голодный.
– Поговорю я с ней, баб Клава, – обещаю, понимая, что придется пообщаться с тварью, в которую превратилась моя бывшая. – Вы только скажите, нет ли у вас перекусить чего-нибудь? Я как вернулся, не ел еще.
И тут же старушка расплывается в улыбке, показывая мне обновку – белоснежные виниры.
Кстати, щи Клавдии Ильиничны с возрастом только вкуснее становятся. Заточил две порции, со сметанкой и мясным пирогом.
И музыка в соседнем доме наконец-то стихла. Теперь можно и поспать.
***
Вашу мать! Я сегодня посплю или нет? Убью того, кто долбится в дверь.
Breguet показывает половину второго дня. А я все еще не выспался. А может, наоборот, переспал уже? Когда долго дрыхнешь, голова ватная становится, как с похмелья.
Дыхание замирает, как только вижу на пороге Золотареву. Какого хера она приперлась? Злюсь сам на себя, потому что глаза самостоятельно проходятся по ее аккуратному телу. На ней простое голубое платье, открывающее тонкие ручки и стройные ножки. Лебединая шея напряжена, взгляд останавливается на пульсирующей жилке на шее, к которой я любил присасываться губами. Волосы убраны в небрежный веселый хвостик. Она словно из того времени, когда я просыпался рано утром и первым делом бежал к ней, так хотелось увидеть ее и поделиться снами, а после завтрака составить дуэт за роялем. Но затем я вижу ее лицо. Нет, это не лицо той девчонки. Губы обгрызаны, возможно, даже не ей самой, щеки впали, а под глазами пролегли синие круги. Да что с ней такое?
Хочется расспросить, что с ней случилось, и для чего она делает все это. Прижать к себе хрупкое тело. Вдохнуть знакомый с детства запах. Приласкать. Вернуть то, что она так просто выкинула. Слишком просто.
Член замирает в позиции «готов». А затем я заставляю себя вспомнить, что всего несколько часов назад, эти стройные ноги обвивали какого-то чмыря, и относиться к ней как к очередной,
– Что тебе нужно?
– Баба Клава сказала, что ты вернулся, – на ее лице мелькает несмелая улыбка и тут же исчезает. – Я соскучилась… очень, – мнется в дверях, разглядывая меня. – Можно войти?
– Нет.
Хочу закрыть дверь, но Маша делает шаг, вписываясь в меня грудью. Запах алкоголя еще не выветрился, и я морщу нос. Обнимает.
– Пожалуйста, давай поговорим, – говорит тихо и хрипло, так, как будто ей тяжело.
– Маш, – оттаскиваю ее от себя, мне неприятны ее руки, и пахнет от нее не той девчонкой, каждое желание которой я готов был выполнить, – говорить нам не о чем. У тебя бурная ночь была, иди отдохни.
– Я не звала бы гостей, если бы знала, что ты приедешь. Я ждала тебя.
Хочется рассмеяться ей в лицо – гости, блин… Скорее уж клиенты, если не сказать пользователи.
– Напрасно. Ты не тот человек, который должен меня ждать.
Лицо Золотаревой омрачается еще больше. Немного жаль ее. Но… плевать. Я вычеркнул ее из своей жизни. Я больше не завишу от нее. Теперь она лишний человек для меня.
– А… есть сахар?
Что? Сахар? Какого…
– На кухне, – открываю дверь, впуская ее, – верхняя полка.
– А я знаю.
Машуня довольно улыбается и проходит в кухню, увлеченно виляя задом. Черт! Нафига я ее пустил? Никакой сахар ей не нужен. Из сладкого она ест только темный шоколад. Не больше двух долек в день. Я же знаю это! Я все о ней знаю!
– Леш! – кричит с кухни. – Помоги! Я дотянуться не могу!
Мать ее!
Девка вытянулась всем телом к шкафу, но дотянуться до полки не может. Зато ее платье приподнялось, полностью оголив задницу в белых кружевных трусиках. Вот же… Решила меня соблазнить? Вот только меня не надо заводить… я и так уже заведен. Я уже как пару месяцев заведен. У меня давно не было секса.
Из башки вылетает все, что она натворила. И все, что между нами было. Сейчас это просто девка, с которой я могу спустить пар. А потом я выставлю ее за дверь так, чтобы у нее не возникло больше желания прийти ко мне за сахаром.
Подхожу к ней близко, обхватывая за талию, и Маша замирает. Хочет повернуться, но я не даю. Не хочу видеть ее лицо. Прохожусь ладонью по впавшему животику, радуясь отсутствию наслаждения от этого движения. Член напрягается мгновенно, но сейчас я трахнул бы кого угодно. Воздержание – опасная штука.
Отодвигаю тонкую полоску кружева с ее задницы, освобождая себе место, и тут вспоминаю про контрацепцию. Член пульсирует, тяжесть в яйцах причиняет боль. Бежать в комнату на второй этаж за резинкой не хочется. Но я никогда не был так глуп, чтобы не предохраняться. Разворачиваю Золотареву к себе лицом, давя на ее плечи. Она понимающе опускается на колени. Развратный рот моей первой девушки принимает меня полностью. Не помню, чтобы она умела так раньше. Чувствую головкой ее сглатывающие движения и закрываю он наслаждения глаза. Нет, я не хочу смотреть на нее. Мне противно от того, что я делаю, словно я снял девку в дешевом борделе. Но физиология берет свое, и я хватаю ее голову, вбиваясь в горло. Лицо Маши краснеет от нехватки воздуха, даю ей немного свободы, после чего вдалбливаюсь снова. Кончаю в самое горло, смотря, как она проглатывает сперму. Даже не захлебнулась. Да, девочка, подарившая мне первый поцелуй поднаторела в плотских утехах. И от осознания этого кайф получается неполноценным, словно минет мне делает затасканная девка и происходит это в придорожных кустах.