Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
Ремир заозирался — самому бы понять, где он находится.
— В Новоленино. На остановке.
— Пожалуйста, сообщите точный адрес.
— Эй, пацаны, — позвал он парней, — это что за место?
— Пошёл ты, козёл, — отозвался один, сплюнув.
Но тут на глаза попалась табличка с номерами маршрутов и названием остановки.
— Спутник… Остановка «Спутник»! — радостно прочёл он.
Потом подошёл к парням, но бить передумал. Швырнул им небрежно телефон, а там уже и такси подоспело.
А
— А предупредить о своём визите нельзя было? — буркнул.
— Я звонила тебе, ты не отвечал, — с упрёком сказала она. — Ты вообще где был? Ты подрался? А Астафьев где?
«Сказать ей правду? — подумалось вдруг. — Нет, потом, сейчас нет никаких сил выяснять отношения».
Он скинул туфли и прошлёпал босиком в ванную. Наташа за ним.
— Куда ты? Я же тебя спросила…
— Сейчас я хочу помыться и лечь спать. Всё. Остальное — потом.
— Он хочет! А я тут, значит, сиди в неизвестности, умирай от волнения… — начала заводиться Наташа.
Ремир посмотрел на подругу устало. А Макс ведь прав, Наташа и впрямь чем-то походила на Горностаеву, если приглядеться. Не совсем, но нечто общее явно угадывалось. И тут же поймал себя на мысли, что впервые, подумав о Полине, испытал не злость, а волнение. Сердце так и ёкнуло. Ну, не идиот ли?
— Слушай, иди к себе?
— Что?! Ну, знаешь ли… Может, мне вообще уйти? Навсегда?
— Давай. Ключи только верни.
Ключи Наташа вернула, запульнула их в него с яростью, с красноречивыми, трёхэтажными эпитетами. Как ещё увернулся. Захлопнул дверь ванной. Наташа продолжала стучать и ругаться, а перед глазами всё равно стояла Горностаева. Да такая, какой прежде, до вчерашней ночи, он её не видел. Разделся перед зеркалом, осмотрел себя, как будто с удивлением: она спала у него вот тут, на груди, целовала его… в голову снова ударила кровь, внизу живота тягуче заныло.
"Так нельзя!", — рассердился он на себя.
Чтобы стряхнуть наконец наваждение, Ремир долго терзал вероломное тело контрастным душем, резко переключая ледяную воду на кипяток и обратно.
За дверью вроде всё стихло. Однако, когда он вышел из душа, Наташа всё ещё сидела в комнате. С виду вполне спокойная, но Ремир знал по опыту — спокойствие это обманчиво и влёт может вылиться в очередной скандал с воплями и швырянием всего, что под руку попадёт.
Интересно, какая Горностаева, когда злится? Почему-то вдруг некстати представилось, как зелёные глаза полыхают огнём.
— Кто она? — без всяких переходов холодно спросила Наташа, выдернув его из мыслей. — От твоей рубашки так и разит женскими духами, и на воротнике помада…
До чего же не хотелось сейчас ввязываться в эти выяснения! Да и вообще ничего не хотелось. Хотелось побыть одному,
— Какая-нибудь шлюшка с работы? — с презрением сказала, как плюнула Наташа.
— Ты же собиралась уйти? — вскипел Ремир. В глазах сверкнула злость.
Моментально уловив перемену его настроения, Наташа замолчала, поднялась с дивана, прошествовала в прихожую.
— Я всё равно выясню, — процедила тихо, а на пороге бросила: — Мало тебе наваляли!
— Мало-мало, иди уже.
Прямо удивительно, что она даже ничего не разбила.
Расстались они раз в двадцатый, но только теперь возникло уверенное ощущение, что навсегда. И никакой досады, никакого огорчения. Наоборот, казалось, будто он оставил старый, громоздкий и тяжёлый чемодан, забитый всякой ненужной дребеденью, и теперь шагает налегке.
Ближе к вечеру к нему заскочил Макс. Принёс пиджак, оставленный в ресторане. Но ни телефона, ни портмоне в карманах не оказалось. Значит, оставил у неё? Ну, здорово!
Как было бы хорошо, никогда больше с ней не видеться. И пусть бы даже сначала было плохо. Пусть бы даже очень плохо. Он бы перетерпел. Когда её нет, он хотя бы сам себе хозяин.
А при мысли, что хочешь-не хочешь, а предстоит-таки с ней встретиться, ну и конечно, объясняться, о чём-то говорить, да и не о чём-то, а том, что между ними произошло, и при этом в глаза её смотреть, внутри всё тотчас обмирало. И жарко становилось, хоть снова под ледяной душ.
Ещё вопрос: что вот он ей скажет? Правду?
"Я тебя ненавижу-презираю, но меня к тебе невыносимо тянет, потому так и случилось. Прости, этого больше не повторится" Или: "Извини, я был просто пьян".
Всё это какой-то тупой, беспомощный лепет. Самому аж противно. Да и какой бы она ни была, любые его слова ранят её чувства. Хотя какие там чувства могут быть? Ведь наверняка с её стороны был голый расчёт. Причём с первого дня предсказуемый. Она ещё на собеседовании наглядно продемонстрировала свои намерения. А вдруг нет? В ту ночь она казалась такой настоящей…
"Не будь идиотом! — обрывал он себя зло, не позволяя размечтаться. — Она тебе и в лагере казалась настоящей".
Такие, как она, твердил, в принципе неспособны на искренние чувства. Только зачем ей…? И тут же вспомнились слова сисадмина Жмурова про её интригу с замдекана, про то, как она училась, не учась…
Всё же очевидно, с горечью подумал он. Полина и тут, наверняка, решила пойти проторённой дорожкой. Тем более он накануне объявил, что увольняет её. Неужели она всерьёз думала, что после этого он переменит решение? Да он теперь наоборот ещё твёрже решил от неё поскорее освободиться.