Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

Моя мать начала много общаться с Анной Мэй Вонг. Между дублями они разговаривали — не репетировали, а просто тихо беседовали, курили, тянули холодный кофе через соломинки. Мать часто возилась с прямой челкой мисс Вонг и заставила Трэвиса переделать одно из ее кимоно, чтобы оно было пошикарнее. Мисс Вонг нравилась ей намного больше, чем исполнитель главной роли, который оказался точь-в-точь таким, как его описал Трэвис — с единственным достоинством — фотогеничной челюстью. На третьей неделе съемок «Шанхайского экспресса» я впервые увидела, как всех выгоняют с площадки. Я не знала, из-за чего, и когда в то утро закричали: «Очистить площадку», заколебалась — посмотрела на мою мать в ожидании указаний. Когда она кивнула и обронила «иди», я присоединилась к сотне с лишним мужчин и женщин, поваливших к выходу. Было похоже,

что команда уже привычна к таким приказам. Тогда я не знала, что у фон Штернберга команда обычно не расходилась между съемками эпизодов, и что очистка площадки была для них процедурой приятной. Это означало, что они могут выйти на яркое солнце, покурить, прислонясь к стене, прибавить себе калифорнийского загара, в то время как Дитрих оставалась внутри, и ее учили, как играть роль. После одной из таких головомоек мы наконец вырвались на ланч. Поскольку мать никогда не ела за работой, наши ланчи заключались в том, что ела я, а она в это время приводила в порядок лицо и волосы.

В тот день она в полном молчании, медленно и целенаправленно совершая каждое движение, сняла длинное черное бархатное платье, передала его девушке из гардеробной — за время перерыва его должны были осмотреть, освежить и погладить; расстегнула свой специальный бюстгальтер, протянула его Нелли, которая дала ей другой, более удобный; надела хлопковый гримерный халат, туго завязала пояс; завела граммофон, поставила на него пластинку Таубера и села за стол, внимательно рассматривая свое лицо в ярко освещенном зеркале.

Фон Штернберг постучал в дверь, получил в ответ «войдите» и возник в дверях со своим бутербродом. Она встала, поспешила дать ему нормальную тарелку и льняную салфетку. Я налила ему кока-колы — она ему тоже очень нравилась!

— Любимая, я тебя вымотал?

— Нет, ни в коем случае. Я просто стараюсь тебя не подвести!

Он доел хлеб с ветчиной, вытер усы, поцеловал мою мать в шею, улыбнулся ей в зеркале и вернулся к работе.

Мне были поручены мелкие «специальные» задания. Я научилась раздувать перья и растрясать меха так, чтобы моя мать оставалась довольна. Я также стала экспертом по выщипыванию ресниц. В те дни искусственные ресницы были чудовищно грубыми. Чтобы они подошли к лицу Дитрих, их надо было выщипать наполовину. Моя мать стояла надо мной, пока я выдергивала реснички с тончайшей ленточки.

— Да… еще… еще… а то у меня глаза будут, как у Гарбо. Она наклеивает эти щетки вместо ресниц. И еще говорит, что это ее настоящие глаза! Неббиш!

Мне было также разрешено раскладывать по местам черные восковые карандашики для бровей, которые Дот затачивала своим верным перочинным ножом. Я надеялась, что когда-нибудь меня сочтут достаточно взрослой, чтобы допустить к этой работе.

Из-за осветительского искусства фон Штернберга, поистине волшебного, слабые, тонкие волосы матери приобретали объем и невероятный блеск. Поползли даже слухи, что освещение фон Штернберга здесь ни при чем, что Дитрих на самом деле посыпает волосы настоящей золотой пылью, чтобы получить эту особенную искристость. Слуху дано было расцвести — уникальный случай. Мать отказывалась его комментировать, начальство парикмахерского отдела таинственно улыбалось, на губах Нелли лежала печать, а для отдела рекламы наступили золотые деньки. В то время как по всей стране гуляла песня «Братишка, не найдется лишних десяти центов?», колонки сплетен объявляли: «Марлен Дитрих каждый день растирает в порошок пятидесятидолларовую золотую монету и посыпает им волосы».

«Парамаунт» также застраховал на миллион долларов ее ноги — отдел рекламы ликовал. Спустя много лет, когда мать сломала ногу, она горько оплакивала утрату парамаунтовского полиса. Как ей хотелось бы снова стать балованным защищенным актером-контрактником!

Мы только что пришли с площадки на ланч, когда какой-то джентльмен в мятом льняном костюме распахнул дверь, не постучав, и вошел в гримерную.

— Привет, Хай-де-де-е… язык сломаешь… миленькое имя… ну, ты и растешь! Смотри, поаккуратнее! А то вымахаешь, крошка, и нам придется тебя снимать только в сидячем положении!

Раскатистый хохот, блеск в глазах, нахальное подмигивание — все это мигом прекратилось, как только моя мать медленно повернулась к нему от своего туалетного столика.

— Доброе утро, Марлен! Ах, да, мисс

Дитрих! Я знаю, вы заняты… но это займет не более секунды, клянусь вам. Понимаете, у нас возникла просто гениальная идея по поводу вашей малышки, по поводу ее дня рождения! Вы только послушайте, прошу вас! Вы будете в восторге!. Знаете заднюю площадку, там, где Штернберг выстроил свой Китай? Там, где поезд, бестолковые куры, толпа статистов и все такое — ну вот, у нас потрясающая идея! Что вы скажете о китайском дне рождения для дочери Марлен? Прямо там, на площадке! Мы соберем детишек всех звезд, оденем их маленькими кули! «Фотоплэй», «Сильвер Скрин» — все придут это отметить! Китайские хлопушки… и все такое. Это станет общенациональной новостью. А в довершение всего — знаете что? Вы с Клайвом Бруком вносите торт в форме поезда, а на нем: «С днем рождения, Хай-де-де-е (господи, ну и имечко!)!» От актеров и всей команды «Шанхайского экспресса», большими китайскими буквами из глазури! Каково, а?

Я была зачарована! Чудесно и потрясающе! Я хотела свой день рождения прямо сейчас!

На протяжении всей его речи у моей матери не дрогнул в лице ни один мускул. Теперь же она медленно встала, заметила мое возбуждение, бросила на меня свой коронный взгляд из-под приспущенных век, способный остановить на ходу несущегося во весь опор носорога, затем перевела тот же ледяной взор на прожектера-импресарио. Медленно поднялась изящная рука под черной тканью. Указывая на дверь гримерной длинным белым указательным пальцем, моя мать с нажимом произнесла: «ВОН». Джентльмен выбежал на подгибающихся ногах. Вряд ли кто-нибудь лучше сыграл роль леди Макбет.

Происшествие, конечно, не разбило мне сердце, но я бы не отказалась поучаствовать в таком празднестве. Это был не последний раз, когда «Парамаунт» пытался устроить его для меня. Но все подобные планы отметались, и моя мать была права. До безобразия экстравагантные дни рождения, которые Джоан Кроуфорд впоследствии устраивала для своих драгоценных чад, доказали врожденный хороший вкус моей матери, иногда ею проявляемый.

Мой седьмой день рождения начался на рассвете очередного великолепного дня при вечном свете солнца. Я думала о том, когда же наступят зимние холода и мне наконец разрешат отправиться в школу. Но солнце светило без устали, пенал так и лежал, завернутый в красивую бумагу. Мой отец, который уже работал в Париже, дублируя для «Парамаунта» иностранные фильмы, поблагодарил жену за мое существование.

ПАРИЖ 13 12 1931 ДИТРИХ ГОЛЛИВУД

ПОЗДРАВЛЯЮ ТЕБЯ ЭТИМ ДНЕМ БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ МУТТИ ЛЮБЛЮ

ЦЕЛУЮ

ПАПИ

Делать покупки мы могли в единственном месте — в универсальном магазине Буллока в Уилшире. В Беверли-Хиллз тогда магазинов не было. Родео Драйв была просто ленивой улочкой посреди деревушки с пальмами, которую Лорел и Харди использовали как декорацию. Поэтому алы выезжали на машине с шофером в Голливуд, на Уилширский бульвар, почти в пригород Лос-Анджелеса, где стояла копия Крайслер-Билдинга! Не столь высокая, не столь величественная; в общем, нельзя было представить на ней Кинг-Конга, но для города, состоявшего из одноэтажных фазенд, дощатых бунгало и лотков с фруктовыми соками в форме апельсинов, это был небоскреб — восьмиэтажка «арт деко» — геометрические линии, бетон и стекло.

Моей матери, по-видимому, понадобилось что-то, чего она не могла достать на студии, поэтому однажды утром она решила съездить к Буллоку и захватила меня с собой. Так как в нашем доме она одна бегло говорила по-английски, ей пришлось ехать самой. Ей это было не по душе. Я волновалась — впервые мы ехали не на студию, а в другое место. Телефонные столбы, бензоколонка, украшенная красными летящими лошадьми, хилые пальмы, лотки с хот-догами в форме такс — Уилширский бульвар 1931 года не сильно отличался от сегодняшнего, разве что на месте маленьких домиков встали банки из черного стекла и прозрачность стен больше не обязательна. В тот день жаркое солнце светило на фоне голубого, как почтовый конверт, неба. Я знала, что такое абсолютно невозможно в канун Рождества — значит, наверняка, это было очередное волшебство, во что я легко могла поверить! Волшебство входило неотъемлемой частью в мою новую жизнь.