Моя навсегда
Шрифт:
Почему сразу не подняли тревогу? Испугались. Но потом подумали и решили — надо, а то вдруг он снова на кого-нибудь нападет. Халаева и правда выглядела избитой и с утра поехала в город снимать побои. Разодранную одежду она тоже предоставила.
Кроме того, Алена Борисовна подтвердила, что Ромка прибегал к их корпусу, весь встревоженный, интересовался Халаевой. И старший вожатый Денис Славнов тоже припомнил, что видел на тропинке, как раз тогда и там, где указала Даша, их вдвоем. И в вожатской нашли вчерашнюю Ромкину футболку с порванным воротником,
— Я не трогал Халаеву, — повторил Ромка мрачно.
— А улики и свидетельские показания говорят об обратном. Так что советую — соглашайся на чистосердечное. В суде это зачтется. И с прокурором я лично поговорю. И с отцом Халаевой. Ты же в курсе, что он у нас в ППС служит?
— Я ее не трогал, — упрямо повторил Ромка. — Когда мне дадут позвонить домой?
Позвонить ему так и не дали, но мать узнала все сама, в тот же день. Слухи, действительно, расползались по Кремнегорску молниеносно. И позже рассказывали, как она буквально ворвалась в отдел милиции, устремившись прямиком к начальнику. О чем уж они с ним говорили за закрытой дверью, никто не знал, но Ромку сразу же отпустили домой.
— Я ее не трогал, даже не прикасался, — сказал Ромка матери уже в машине.
— Я знаю, — процедила она, злая, как фурия.
— Тебя били? Вижу, били. Я им всем устрою. Они у меня еще ответят, света белого не взвидят.
Мать говорила тихо и зловеще, но потом взглянула на Ромку, и жесткие черты смягчились, а глаза наполнились болью.
— Рома, ты не переживай. Все уже позади. Скоро этот бред забудется.
Ромка поймал в зеркале заднего вида сочувствующий взгляд водителя Юры. Обычно тот молчал — мать на дух не выносила болтливых. Но тут все же обронил:
— Боюсь, скоро такое не забудут. Народ у нас как стадо, охотно верит в плохое. И толпой на расправу быстр.
Мать припечатала его тяжелым взглядом, и Юра замолк. Но как же он оказался прав…
17
Мать никогда не бросала слов на ветер.
Она надавила на кого надо, и, в итоге, дело даже открывать не стали. Тот опер, что избивал Ромку во время задержания, уволился, якобы, по собственному, остальные двое — получили выговор за превышение.
Однако все это ничуть не спасло ситуацию. Наоборот, только хуже стало.
Отбитыми почками и трещиной в ребре Ромка не отделался. В Кремнегорске никто и не подумал, что он невиновен, раз его отпустили. Все решили, что мать его попросту отмазала и дело по ее «заказу» развалили. И теперь «этот мажор-извращенец» гуляет на свободе, упивается своей безнаказанностью и уже присматривает себе новую жертву.
Сплетни росли как снежный ком. В глаза матери пока никто ничего не высказывал, но даже она видела зреющую озлобленность и возмущение. И сердцем чувствовала — добром это не кончится.
Эту неделю Ромка из дома не выходил — отлеживался после побоев. Ну, если не считать единственный
Было это на другой день после того, как его выпустили. Народ тогда еще только шептался, передавая друг другу новость. Но Ромка уже тогда ощутил, как изменилось к нему отношение.
В очереди на Стрелецкого косились, как на заразного. Когда он спросил: «Кто последний?», никто не ответил. Даже врач, который хоть и не высказывал ничего, старательно отводил глаза, а уж когда взглянул, Ромка увидел такое неприкрытое отвращение, что не сдержался. Выпалил в отчаянии:
— Да что вам всем от меня надо? Эта дура наврала с три короба, а все как бараны… Да ну вас, — Ромка махнул рукой и вылетел из кабинета.
На крыльце поликлиники курили трое мужиков.
— Глянь, это не тот ли Стрелецкий, который девочку в лагере изнасиловал?
— Он самый! Вот же падаль! И ходит себе преспокойно, а?
— Су-ука! Что, мужики, растолкуем ему, что к чему?
— Эй! Стой! Разговор есть, — окликнули они Ромку, не обратив внимание на черную машину матери, припаркованную через дорогу.
Из машины тут же вышел Юра, почуяв неладное, и поспешил к ним.
— Эй, мужики! — крикнул он.
А затем из машины вышла мать. Но в сторону поликлиники не сделала и шага. Просто встала возле машины, скрестив руки на груди, и исподлобья сверлила этих троих тяжелым взглядом, не сулящим ничего хорошего.
А они уже окружили Ромку, но на Юрин окрик повернулись, а, увидев Стрелецкую, сразу как-то замялись и отступили. Правда, один еле слышно бросил Ромке:
— Вали из нашего города, сучонок, пока жив.
Позже мать и сама затеяла разговор по поводу его отъезда. Но Ромка упирался:
— Я же ни в чем не виноват. Почему я должен бежать?
— Этим идиотам все равно, виновен ты или нет. Разве ты не видишь? Им приятно вывалять в грязи кого-то, кто не похож на них. Втоптать, поизгаляться. Верно Юрий сказал, они как стадо. Стадом они тебя и затопчут. Если ты не уедешь.
— Я не уеду, — отрезал Ромка.
Тогда он еще наивно верил, что если не сбежит, если выстоит, то народ рано или поздно поймет, что не прав. А вот если уедет, то, считай, признает свою вину. Да и как он мог уехать, если Оля здесь?
С Олей они созванивались каждый день. И это единственное, что помогало Ромке не падать духом. Как спасательный круг, его держали на плаву Олины слова: «Я тебе верю. Я люблю тебя и всегда буду с тобой, что бы ни случилось…».
На третью смену Оля не осталась и вернулась из лагеря сразу как только смогла. В тот же день они встретились в парке, хотя мать просила его не выходить из дома, пока все не уляжется. Но она была на работе, а Ромке не терпелось увидеть Олю. Он так по ней истосковался, что места себе не находил. И даже будь мать дома, она бы вряд ли его удержала.