Моя навсегда
Шрифт:
Алена Борисовна сидела на скамейке возле корпуса и грызла семечки. Ромка еще на подходе слышал, как она, не поднимаясь, рявкнула своим скрипучим, прокуренным голосом: «Первый отряд! А ну тихо, я сказала!».
Возня, доносившаяся из открытых форточек, сразу стихла.
— А ты чего бродишь? — спросила она Ромку. — Устал отдыхать?
— Халаева не заходила в корпус? — остановился рядом с ней Ромка.
Алена Борисовна расщелкнула семечку, сплюнула шелуху в кулак, отчего Стрелецкого чуть не передернуло, потом поинтересовалась:
— А что?
— Просто
— Ну, в палате. Халаева! — по-вороньи гаркнула Захарченко.
— Что? — отозвалась Даша.
— А в чем дело, Стрелецкий?
— Ни в чем, — буркнул Ромка, развернулся и пошел к себе.
Слава богу, эта дура ничего не учудила и пошла спать. Тот разговор все равно оставил неприятный осадок, но хотя бы тревога улеглась.
Скорее бы уже эта смена закончилась, вздохнул Ромка, подходя к вожатской.
Оля уже успела задремать, свернувшись калачиком на его кровати. Тоже ведь уставала за целый день. Он быстро разделся и осторожно прилег рядом, прижавшись к ней со спины. Она сонно заворочалась, теплая, мягкая, такая родная. Сначала Ромка не хотел ее будить, жалел, но истосковавшийся организм диктовал свое, слишком остро реагируя на ее близость. Запах волос и кожи пьянил. Тело стремительно наполнял жар, скапливаясь тяжестью в паху. И сдерживать себя было уже просто невмоготу.
Ромка прижался плотнее, забрался под подол тонкого платьица, горячей сухой ладонью жадно огладил бедра. Оля уже не спала и тоже дышала часто. Она зажималась немного поначалу от его слишком откровенных ласк, но вяло. А потом и вовсе позволила все.
Позже, разомлевший от наслаждения, Ромка лежал без сна и блаженно улыбался, прислушиваясь к тихому сопению Оли. Она, уткнувшись носом ему в плечо, уснула почти сразу. Сам он задремал лишь под утро.
А около восьми, где-то за полчаса до подъема, их разбудил требовательный и громкий стук в дверь. Долбили так, будто в лагере пожар, и хлипкая дверь ходила ходуном, готовая вот-вот слететь с петель.
Оля, перепугавшись, вскочила. Начала суетливо одеваться. Ромка натянул лишь шорты и пошел открывать, пока действительно дверь не вынесли.
— Если это Юрка… — бросил он, отодвинув шпингалет, и замолк, отступая.
В вожатскую ввалился наряд милиции. За их спинами мелькала Алена Борисовна.
— Да, это он, — почему-то сказала она.
Опера отработали слаженно и быстро. Ромка и охнуть не успел, как его скрутили и повалили на колени. Руки до боли вывернули за спину, и тут же на запястьях защелкнулись наручники.
— Ч-что? Что такое? — дернулся он, но тут же получил дубинкой в бок.
Оля в ужасе закричала.
— Что вы творите?! За что?! Отпустите его! Алена Борисовна, скажите же! Он ничего не сделал!
Ромка ничего не понимал и задыхался, словно из комнаты вдруг выкачали весь кислород. Происходящее казалось полным абсурдом. Фантасмагорией. Заведенные вверх и назад руки адски ломило, но невозможно было шевельнуться. Пульс строчил пулеметной очередью,
— Поступило заявление о попытке изнасилования несовершеннолетней Дарьи Халаевой. Статьи 30 и 131 УК РФ. Лишение свободы до шести лет.
— Это какая-то ошибка! — рыдала в голос Оля. — Пожалуйста!
— Разберемся.
Ромку выволокли из домика на улицу. Грубо втолкнули в милицейский уазик.
— Рома! Рома! — с плачем кричала Оля, выбежав на крыльцо. — Куда вы его? Рома!
Ромка видел в тусклое заднее окошко, как она бессильно рухнула на ступень, сотрясаясь от рыданий…
16
— Плохи твои дела, — широко зевнув, сообщил Ромке следователь.
— Почему? Я Халаеву и пальцем не тронул, — голос звучал хрипло, и горло почему-то саднило.
Ромка до сих пор не мог поверить в происходящее. Ему все казалось, что сейчас он проснется, и этот дурной сон закончится. Но его уже который час мариновали в отделении.
Сейчас хотя бы с Ромкой разговаривали более-менее по-человечески. Пусть свысока, даже брезгливо, но без угроз.
А то ведь опера обращались с ним, как со скотом. Ребра от ударов дубинкой ломило и жгло, особенно если вдохнуть побольше воздуха или неосторожно повернуться всем корпусом. Почки тупо ныли — несколько раз опера прошлись ею и по спине, когда везли и когда подгоняли, выгружая из уазика.
И всю дорогу из лагеря до города запугивали.
— Сейчас закроем тебя на сутки в камере с уголовниками. А за что тебя взяли — все узнают мгновенно. Ты и глазом моргнуть не успеешь. И прямо скажем, мы тебе не завидуем. Знаешь что с такими извращенцами-педофилами там делают? Не знаешь? Ну, скоро узнаешь. Тем более такой смазливый. Будут драть тебя, пока всем не надоест, а потом продадут тебя в соседнюю камеру за пачку сигарет. И пойдешь ты по рукам. И никто тебе не поможет. Кстати, отец этой девочки, чтоб ты знал, тварь, наш товарищ…
Ромка даже возражать толком не мог, его мутило так, что в конце концов вывернуло на пол. За это ему тоже досталось.
Однако ни в какой камере его не запирали. Ну, может быть, пока. И все еще впереди. Продержали до обеда в КПЗ вместе с каким-то забулдыгой. Потом около часа в допросной, пока не явился этот полусонный следователь Иващенко.
От него Ромка и узнал «подробности». Под утро Халаева вместе с Сергуновой разбудили Алену Борисовну Захарченко и заявили, что их вожатый чуть не изнасиловал Дашку. И, без сомнения, изнасиловал бы, если б не Сергунова, которая отправилась искать свою подругу. Сама Халаева рассказывала, что встретила Стрелецкого перед самым отбоем на тропинке, и он отвел ее в кусты, якобы поговорить. А там уже набросился. Она отбивалась, и он порвал на ней одежду, избил, повалил на землю и практически уже надругался, но в самый последний момент появилась Сергунова и его спугнула.