Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай
Шрифт:
У меня зарябило в глазах. Я отвернулась, закрыв лицо руками, и спросила:
– Бабочка! Отчего так тихо? Где все люди и птицы?..
– Люди сидят по домам, а птицы тоже попрятались. Посмотри, вон под навесом крыши, по карнизу, сколько сидит, нахохлившись, голубей. Они жмутся к стенке, – от снега прячутся; а как только он перестанет идти, они все и слетят за кормом. И воробьи тогда вылетят, зачирикают, запрыгают по двору да пожалуй еще и передерутся от радости, что зима пришла…
– А вон там ворона! – перебила я бабушку, показывая на черную птицу,
– Вороны – зимние птицы; они холоду не боятся. Погляди, сколько их на колокольне! Кресты соборные словно черным бисером ими все унизаны.
– Гадкая птица ворона! Я ее не люблю, – сказала Леля.
– Чем же она гадкая?
– Некрасивая, неуклюжая, черная, толстая!.. А как захочет запеть, так так противно каркнет!
– Чем же она виновата, что ее Бог такою сотворил? – сказала бабушка. – Значит, ты всех некрасивых не любишь?.. Ну, вот и я тоже толстая, неуклюжая и петь не умею, так ты и меня за это не будешь любить?
– Ну, вот еще, бабочка! Что это вы говорите, – сконфуженно пробормотала Леля, вся покраснев, но тут же расхохоталась. – Разве вы птица?.. Зачем человеку петь?.. Вы отлично играете на фортепиано, рисуете, сколько знаете разных работ!.. Вышиваете шелками, вяжете кружева, клеите из картона и раковин разные вещи! Делаете такие прелестные цветы!.. Господи! А знаете-то вы сколько!.. Всему вы можете учить: и истории, и географии! На скольких языках вы говорите! Собираете древности, монеты… Боже мой, Боже! Чего только вы не знаете!..
– Та-та-та! – Затараторила!.. – прервала ее бабушка. – Ты, кажется, в самом деле думаешь, что я как ворона в басне сейчас и уши развешу на твое лисинькино пенье?.. Ах, ты Лиса Патрикеевна!.. Ты лучше не перебирай, что я знаю и чего не знаю, а старайся лучше говорить мне уроки, чтобы самой больше знать.
И бабушка обняла Лелю, целую ее курчавую голову, а я сама к ней бросилась, уверяя, что другой такой доброй да умной и во всем свете не сыщешь! Я в том была убеждена и тогда, и теперь осталась на всю жизнь уверенной. Бабушка моя, Елена Павловна Фадеева, была такая замечательная женщина, каких на свете мало.
Она очень любила серьезные занятия и такая была ученая, что все изумлялись ее глубоким знаниям. Но еще больше наук и всего на свете она любила свою семью, в особенности нас, своих внуков.
Она и учила нас, и умела нас забавлять, как никто другой не мог. Я ничего так не любила как ее чудесные рассказы и могла их слушать по цельным часам.
В пять-шесть лет у детей немного уроков; я обыкновенно кончала свои до завтрака, а потом гуляла, играла и могла делать все, что хочу. А хотела я, всего чаще, тихонечко пробираться наверх, в комнаты бабушки. Если я не находила ее в спальной за каким-нибудь рукоделием, то уж я знала, что она в кабинете, – рисует цветы или занимается чем-нибудь «серьезным»…
Кроме всяких вышиваний, вязаний, плетений, бабушка умела делать множество интересных работ. Она делала цветы из атласа, бархата и
Но все эти занятия считались ею пустяками, только отдыхом от серьезного дела… «Серьезно» занималась бабушка у себя в кабинете. Там она читала и писала на нескольких известных ей языках; разбирала свои собрания редкостей: камней, раковин, растений; разных насекомых, зверей и птиц; разных древних вещей, – окаменелостей, монет (старинных денег), рукописей. Все это она сама распределяла, надписывала и красиво устраивала в шкафах и ящиках под стеклом, на полках и по стенам своего кабинета.
Не диво, что я любила в этот кабинет забираться! Чего-чего в нем не было?!.
Рассказы моей бабушки
Приотворяла я тихонечко в него дверь и заглядывала… Если бабушка подымала голову из-за своего рабочего стола и, выглянув из-за массы живых цветов, всегда ее окружавших, ласково мне улыбалась, – я входила смелей и поближе к ней подсаживалась. Если же не замечала моего прихода или, еще того хуже, – увидав, оставалась серьезна, нахмурив озабоченно брови, – тогда я быстро садилась, где попало, поодаль и там ждала, притаившись, пока она меня подзывала.
Иногда мне подолгу приходилось этого ждать, но я не унывала и не скучала. В бабушкином кабинете было на что поглядеть и о чем призадуматься!.. Стены, пол, потолок, все было покрыто диковинками. Днем эти диковинки меня очень занимали, но в сумерки я бы ни за что не вошла одна в бабушкин кабинет!
Там было множество страшилищ.
Один фламинго уж чего стоил!..
Фламинго – это белая птица на длинных ногах, с человека ростом. Она стояла в угловом стеклянном шкафу.
Вытянув аршинную шею, законченную огромным крючковатым, черным клювом, размахнув широко белые крылья, снизу ярко-красные, будто вымазанные кровью, – она была такая страшная!.. На беду моя старшая сестра-шалунья рассказала мне целую сказку об этом набитом чучеле.
Будто фламинго ночью оживает, крыльями хлопает, разевает клюв и челюстями постукивает; а потом идет разыскивать себе пищу…
– А ест он, знаешь, что? – сочиняла моя сестрица. – Маленьких детей!.. Да! Он им носом голову пробивает, кровь их пьет и, наевшись, вытирает клюв крыльями… Оттого-то они у него и такие красные – кровавые!..
Разумеется, бабушка, узнав о выдумке сестры, ее побранила, а меня разуверила. Я и сама понимала, что чучело не могло ходить, но все же побаивалась… И не одного фламинго! Было у него много еще страшных товарищей – сов желтоглазых, хохлатых орлов и филинов, смотревших на меня со стен; оскаленных зубов тигров, медведей и разных звериных морд, разостланных по полу шкур.