Моя Шамбала
Шрифт:
– Брешешь!
– не поверили "хорики" и побежали за на-ми по Московской улице.
Люди шагали по дороге как по тротуару. Дребезжа стеклами и сотрясая воздух пронзительной трелью педаль-ного звонка, прогромыхал фанерный трамвай. Неуклюже подпрыгивая на неровностях каменной мостовой, тарахтел редкий грузовик. И хотя слышен он был "за версту", шофер часто сигналил, заставляя озираться тротуарного пешехода.
Мы пробежали мимо пятиэтажки, на пожарной ка-ланче которой трепетал на ветру красный флаг, водружен-ный в честь освобождения города. Перебежав улицу, мы оказались в сквере Героев, где невольно замедлили
– Миш, - спросил я у Монгола.
– Ты видел, как снимали повешенных?
– А то!
– ответил Монгол.
– А где они висели?
– Вон там. Видишь тополя с суками? И вон на тех липах.
– Не, Монгол, - вмешался Венька Хорик.
– На липах никого не было.
Мишка обиженно засопел, чуть помолчал и презри-тельно бросил:
– А ты видел?
– Видел, не беспокойся. Я видел и танк, который пер-вым ворвался в город. А возле моста его подбили...
Возле танка мы притихли. Свежевыкрашенный зеле-ной краской, танк стоял на земляной насыпи с небольшим наклоном, и ствол его пушки непокорно задрался вверх.
На сетчатой ограде, тоже покрашенной в зеленый цвет, висела фанерная табличка с надписью:
"Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины".
– Весь экипаж сгорел в танке, никто не спасся, - сказал Венька.
– Может быть, они были раненые?
– предположил Сеня Письман.
– Нет, - убежденно ответил Венька.
– Они не захотели сдаваться. Они решили, что лучше погибнуть, чем сдаться.
От танка тянулся длинный, на полсквера, холм брат-ской могилы. По могиле рассыпались цветы: красные буто-ны тюльпанов и едва распустившиеся ветки сирени.
– Вень, это правда, что там, где сейчас могила, был ров и что расстрелянных сбрасывали туда?
– спросил я.
– А то нет! Их самих заставили копать ров и расстреля-ли. А потом сталкивали, тех, кто остался на краю, а тех, кто был еще жив, добивали или сбрасывали прямо живыми.
– Это ты откуда знаешь?
– недоверчиво спросил Самуил Ваткин.
– Оттуда, - огрызнулся Венька.
– Когда наши пришли, стали вытаскивать трупы, чтобы родственники опознали, и нашли двух живых. Один потом умер, а другой и сейчас жив. А потом уже мертвых похоронили как следует и сдела-ли братскую могилу.
– Фашисты!
– с ненавистью проговорил Пахом.
Мы бежали по деревянному мосту, возведенному са-перами на месте чугунного, взорванного немцами при от-ступлении.
Сразу за мостом, по правую и по левую стороны, тяну-лись старые, двухвековой давности, торговые ряды. Камен-ные двухэтажные строения имели множество арок с деко-ративными колоннами и коридорным переходом по всей длине. Штукатурка, изорванная пулями, во многих местах отвалилась, и обшарпанные здания мрачно смотрели друг на друга. За рядами, на стрелке, образованной слиянием двух рек, вместилась церковь Михаила Архангела с двумя голубыми куполами и позолоченными крестами.
Здесь почти четыре века назад указом Ивана IV осно-вана была крепость, прикрывавшая южную границу Рус-ского государства от набегов татар, от которой и пошел наш город.
От рядов, огибая здание театра, тараканьими усами расходились две большие улицы. От театра осталась одна коробка с пустыми глазницами окон. Но это был театр, су-ществовал он уже 135 лет и начинался
На площади играл духовой оркестр, заглушая черные колокольчики громкоговорителей, через которые в паузы врывались бравурные звуки маршей. Люди танцевали. Что-бы лучше видеть, мы, цепляясь за покореженные металли-ческие рельсы опор и выступы в кирпичных стенах, влезли на второй этаж развалин и высунулись в оконные проемы дома напротив театра.
Море голов волновалось, затопляя площадь. Куда-то делись "хорики".
– Нашли что-нибудь поинтереснее и тихо смылись, - решил Монгол и скомандовал: - Айда в горсад!
Просачиваясь сквозь толпу, перекликаясь, чтоб не по-теряться, мы вышли к деревянному мосту через Орлик и побежали к горсаду.
В горсаду кроме качелей, каруселей, танцплощадки, да открытой эстрады, на которой под баян пела толстая тетка, ничего не было, но народ шел сюда со всего города и здесь гулял до ночи, пока закрывалась танцплощадка.
Мы вышли на центральную аллею и наткнулись на моего дядьку, блатного Леху. Лexa был навеселе. Из-под кепочки-московки с козырьком в полтора пальца рябино-вой гроздью горел рыжий чуб в мелких завитках. Чуб Лехе накрутила тетя Люся, мать Сени Письмана. Леха был ее первым и последним бесплатным клиентом. На нем тетя Люся пробовала "состав". Никто из соседей не соглашался сесть под примус с паровым бачком, а Леха сел. Проба ока-залась удачной, и тетя Нина, наша соседка, которую тетя Люся не смогла уговорить на бесплатную пробу, потом все сокрушалась, что не согласилась на завивку. В зубах Лехи дергалась дорогая папироса "Дюшес" с коротко откусан-ным мундштуком. Папироса перелетала из одного уголка рта в другой, а то повисала, приклеенная к нижней губе, и тогда во рту Лехи солнечно блестела начищенная золотая коронка. Брюки темно-коричневого костюма, заправлен-ные в хромовые сапоги, свисали над низко опущенной гар-мошкой голенищ. Руки Леха держал в карманах пиджака, натягивая пиджак так, что тощий зад его выпирал фут-больным мячиком, и Леxa катал его из стороны в сторону, когда семенил своей мелкой блатной походочкой. Мы было шмыгнули в кусты, но он нас остановил:
– Куда, шкеты? Ну-ка, хромайте сюда!
Мы неохотно подошли,
– Монгол, куда ведешь шкетов?
– спросил он Мишку.
– Дак ить, день-то. Победа, гуляем. А что, нельзя?
– за-бубнил Мишка.
– Чтобы гулять, марки нужны. У вас марки есть?
– стро-го спросил Леха.
– Нету, - ответил за всех Витька Михеев.
– Ладно, фраера, пошли за мной, - решил Леха.
– Знайте Леху. Когда Леха добрый, он угощает. А сегодня я добрый.
Лехa остановился у пивного ларька, вытащил из карма-на пиджака несколько тридцаток и одну протянул Мишке.
– Ну-ка, Монгол, сообрази пивка на всех. Мишка взял деньги и побрел в хвост очереди.
– Ты что, кишкинка, - вернул его Леха.
– Ну-ка, давай сюда.
Он взял Мишку за плечи и, работая как тараном, стал проталкивать без очереди к раздаче. На Лёху обрушился шквал негодующих голосов, но он, кривляясь и балагуря, лез вперед.
– Что, папаша, не видишь, беременная женщина пить хочет. Граждане, пропустите женщину с ребенком... Да дай пройти больному, а то щас с ним припадок будет... А ты, фраер, тихо, жить надоело?