Моя школа
Шрифт:
— Вот тебе, щенок ты белогубый! Еще вздумал налетать постарше себя!
А тем временем Трекин безжалостно пинал моего товарища Ки-рюшина.
Прибежал Борисов. Он возбужденно закричал:
— Вы что ребят тираните?… Павел Осипыч! Я же им сказал, что можно отдохнуть, пока мы венсан исправляем.
Трекин ушел. А Борисов, подходя к Белову, внушительно сказал:
— Ты вот что, архимандрит, в наше дело не ввязывайся. Не то я ввяжусь в твое дело. Понятно?
— Чего ты мне сделаешь? — заносчиво огрызнулся Белов.
—
— Ничего ты не знаешь.
— Ну, хорошо, увидим! — сказад Борисов и ласково обратился ко мне: — Давай, Ленька, разогревай печь.
Я снова встал на работу. А Борисов сердито кричал Белову:
— Ребята даром работают, а вы спрашиваете с них, бьете их, как взрослых в кабаке! Сам-то ты только шары свои продрал, дрыхал.
— Ты не видал…
— Видел! Знаю, куда спать ходишь.
— Я — мастер! — ударив себя в грудь, хвастливо сказал Белов.
Я возвращался домой ранним утром. На Лысой горе, на каланче, уныло, монотонно звенел колокол. Из-за горы ласково выглянуло утреннее солнце.
Глаза мои слипались от сажи и усталости. Руки ныли, а ноги дрожали и подкашивались. Лицо заплыло в жгучей опухоли. Хотелось прикорнуть где-нибудь на траве? у забора, и уснуть под лаской теплого утреннего солнца… Но я шел домой, чтобы проспать день, а к пяти часам вечера снова вернуться к венсану. А потом, после двухнедельной работы, получить в конторе от сердитого кассира трехрублевую бумажку и копеек тридцать мелочи.
СНОВА ШКОЛА
Ветреным августовским днем я ушел с завода. Получил окончательный расчет: семь рублей восемь гривен.
В небе торопливо плыли стаи облаков. Временами в синих провалах неба появлялось ослепительное солнце» но оно уже не грело, как грело месяц назад. Деревья тревожно шумели, роняя желтые листья. В их шуме чувствовались первые холодные вздохи близкой осени.
Завод, в обычной железной возне, дымил и стлал едкий дым по улице. Мне знаком был теперь железный шелест завода, его звонкая, стукотня.
За прокопченными стенами остались Борисов, Семен Кузьмич, Ванька Кирюхин. Мне было жаль расставаться с ними. Я как-то прирос к заводу, свыкся с ним. Они по-прежнему будут вставать рано утром, уходить на весь день, вечером приходить усталыми, разбитыми и будут спать до утра. Или уходить вечером, в пять часов, в ночную, а утром с тяжелой головой итти домой, чтобы проспать до вечера и снова итти на работу. И так — без конца. Изнывая в тяжелом труде, люди проклинают, ненавидят этот заколдованный круг.
Мне вспомнилось, когда я в первый
Я уносил с собой тяжелый груз новых чувств и новых мыслей. В последний раз я оглянулся на завод и ушел, подавленный н притихший.
Ксения Ивановна встретила меня необычно радостно:
— Ну что, получил деньги?… Слава богу! Это уж ты возьмешь на книжки. Мне только дай двадцать копеек на сахар. Я фунт сахару куплю.
Но я отдал все деньги. Перебирая в руках новенькие кредитки, она, улыбаясь, сказала:
— Ну, теперь тебе легче будет. Скоро Саша придёт.
Но Сашу я не ждал и не хотел, чтобы он приходил.
Мы снова шумной гурьбой идем в школу. Я снова в кругу Еремеева, Денисова. Еремеев потолстел, но глаза его всё были те же: еремеевские, спокойные. На лице его лежал густой загар. Он посмотрел на нас с Ванькой Денисовым и удивленно процедил;
Чего это вы?
Что? — спросил я.
— Да ничего. Ты, Ленька, как бледная немочь, а ты, Ванька, чего-то совсем ссохся. — И хвастливо добавил: — А вот я всё лето в лесу был — с тятей дрова рубили, сено косили, страдовали.
Он походил теперь на серый обрубок. Новая блуза на нем пыжилась и еще более ширила его.
Все ребята за лето выросли, раздвинулись в плечах.
С первых же дней наш класс отличился. Придя на урок, Алексей Иванович не нашел у себя на столе чернильницы и ручки.
— Кто сегодня дежурный? — спросил он.
— Я, — поднял руку Денисов.
— Почему нет ручки и чернильницы на столе?
— 3-з-забыл п-п-поставить.
— У меня чтобы в следующий раз на столе были чернильницы и ручки, — строго сказал он.
— Х-х-хорошо, бг-бг-будет.
На другой день Егор подошел ко мне и, озорновато улыбаясь, оказал:
— Денька, давай, собирай чернильницы всего класса. Сейчас урок Алексея Иваныча.
Я понял его мысль. Мы полстола заставили чернильницами и в каждую воткнули ручку. Егор деловито посмотрел на стол и сказал:
— Мало, ребята.
Чернильниц и ручек мы заняли в четвертом, соседнему, отдалении. Мы сели и ожидали учителя, на это раз особенно смирно, без шума; всех душил смех. Стол был похож на огромную щетку, щетина которой взъерошенно поднялась в разные стороны.