Моя школа
Шрифт:
— Ты, Ванька, на гимназиста смахиваешь, — заметил я.
Он довольно улыбнулся.
Раз в субботу, усердно очищая свою шинель, он спросил меня:
— Ты в ц-церковь пойдешь?
— Пойду в собор петь.
— А я в Введенскую пойду сегодня ко всенощной.
— Зачем?
— А вот п-пойдем.
Я удивился. Ходить в церковь мы не любили. Если я и ходил, то в хор — петь. Теперь мне платили жалованье — три рубля в месяц.
Накануне праздника «введения» в соборе очень рано закончилась всенощная, и я по пути забежал в Введенскую церковь.
— Здесь она…
— Кто? — спросил я.
— А вот увидишь, — улыбнулся он, как человек, который чувствует себя счастливым.
На этот раз он был особенно чисто вымыт, даже брызги мелких веснушек точно исчезли, и лицо не казалось подернутым ржавчиной. Рыжеватые волосы он искусно зачесал косым рядом на правую сторону. Весь он был точно начищен, как блестящая медная пуговица.
Я глядел на него, и мне было смешно. Денисов был задумчив, серьезен, даже набожно крестился. Я хихикнул, а он укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.
Кончилась всенощная. Народ густым потоком стал выходить вон, толкаясь. Денисов стоял, кого-то поджидая, и внимательно смотрел в толпу.
Вдруг он дернул меня за рукав, направился к выходу и взглядом показал мне на девочку в плюшевой жакеточке, в котиковой шапочке и в синей короткой юбке. Она шла впереди вас и вдруг оглянулась. Её черные, большие, как вишни, глаза весело блеснули. Она посмотрела на Ваньку, кивнула головой и улыбнулась.
На паперти он подошел к ней и поздоровался за руку. Я ненужно стоял возле них, чувствуя себя лишним. А они спустились с паперти и пошли в противоположную сторону. Я поодаль шел за ними.
Потом она скоро отделилась от него и ушла в небольшой трехоконный дом. Денисов подошел ко мне и сказал:
— П-пошли д-домой. — И, немного помолчав, добавил: — Я её уже ч-четвер-ртый раз провожаю. Да бг-больно бг-близко живет… Она в Анатольевском учится. В п-первом к-классе.
Потом он достал что-то из кармана и показал мне. Впотьмах я не мог рассмотреть, что это, и спросил.
— Альб… альбом это, — сказал он. — О-стишок нужно написать.
— Ты мне п-поможешь? Я не умею.
Стихи я никогда не писал, но пообещал, что помогу.
На другой день он, сияющий, обласканный какой-то мечтой, пришел ко мне. В руках его была красивая тетрадь в атласном переплете. На ней алела большая роза. Он достал из кармана штанов бумажку и бережно развернул её. Там был бумажный выдавленный цветок — пучок голубых незабудок. Я видал — их продавали в магазине по три копейки за штуку.
— В-вот это нужно прик-клеить и н-написать… Я всю п-ночь не спал, п-придумывал, что н-написать.
— Придумал?
— Н-нет, н-н-не выходит.
Я усомнился в пользе этого занятия. Мне казалось, что писать стихи в альбом недостойно мальчишек. Но Денисов так жарко мне доказывал эту необходимость, что я сел за стол и стал упражняться в стихосложении.
— Как её зовут? — спросил я.
— Н-настюша. Я сочинил:
Настя
Поцелуй-ка ты рыжего меня!
Денисов обиделся.
— Н-ну, не нравится, некрасиво… Н-настя… и р-рыжего, — не надо. Чем я виноват, что р-р-рыжий?
Мы кое-как состряпали еще стихотворение:
Люблю тебя и не забуду,
Всегда мечтаю о тебе.
Когда в сырой могиле буду,
Ты вспомни, вспомни обо мне!
Стих показался мне глупым, никчемным. Я предложил:
— Давай сочиним что-нибудь насчет школы, чтобы она лучше училась.
— Н-нет, это бг-будет скучно.
Ему понравился наш стишок. Он унес от меня альбом, точно какую-то драгоценность.
Вечером я встретил Денисова на улице. Он важно шел со своей барышней и курил папиросу. Походка на этот раз у него была развалистой, точно у большого. Он был серьезен и сосредоточен. Мне захотелось над ним подшутить. Я крикнул:
— Ванька, Фотич идет!
Он торопливо смял папиросу и бросил её в снег. А Настя залилась раскатистым хохотом.
Когда мы шли домой, он внушающе мне заметил:
— Н-неважно… при барышне… И Ванька… А потом предложил мне:
— В ту суб-бг-бг-боту айда, я тебя познакомлю.
Я не пошел в субботу, но через несколько дней, терзаемый любопытством, я завернул в церковь. С Настей из церкви вышла еще одна девочка, высокая, тонкая, смуглолицая, в белой пуховой шали. Денисов повел меня к ним. Я упирался, чувствуя себя до-нельзя смущенным. А он успокаивающе говорил:
— Айда! Чего ты бг-бг-боишься?
И, подходя к ним, он, как большой, расшаркался и проговорил:
— Ж-ж-желает с в-вами п-п-познакомиться… М-м-мой товарищ…
И назвал мое имя, отчество и фамилию. Меня это еще более смутило. Я неловко тряхнул руку своей новой знакомой и пошел с ней рядом, не зная, о чем я буду с ней разговаривать.
Вечер был лунный, чистый, морозный. С неба несмело смотрели редкие звезды. И крыши домов и высокие суметы снега казались облитыми ртутью. Я смотрел на высокую девочку. На её тонком лице задорно блестели глаза, и длинные ресницы запушились инеем. Я молчал и ругал себя, зачем я пошел. Я знал, что с барышнями нужно о чем-то разговаривать.
— Погода сегодня очень хорошая… — сказал я.
— И воздух пахнет горизонтом, — улыбаясь, продолжала мою речь барышня.
Я окончательно смутился. Они с Настей принялись хохотать. Я же, чувствуя свое глупое наложение, тоже захохотал, не зная, над чем. «Скорее бы их проводить и уйти бы домой, к чертям», думал я.
Когда мы подходили к дому, я спросил Денисова:
— А её как, Ванька, зовут?
— А т-ты разве не знаешь? И не спросил?
— Нет.
— К-к-какой ты!.. Нюрка, ф-ф-фамилия — Ш-ш-шилова, — сказал он укоризненно. И еще добавил: — Настоящий у-увалень! Н-н-не умеешь с б-б-барышнями обращаться.