Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
Ни в какие веселые места в этот вечер я не ездил, а провел его самым скромным образом с двумя «генералами» в «библиотеке» у П-ва, приказав капитанскому деньщику подать нам чаю и хозяйских сухарей. Самого хозяина, по обыкновению, дома не было.
Следующий день, 23 апреля, «Юрьев день», был праздник, «царский день», именины императрицы Александры Федоровны. Одевшись в полную парадную форму, мы с Эссеном уже в 9 часов утра явились в полковую канцелярию для представления командиру полка. Там мы познакомились с старшим полковым писарем Христофоровым, который, по важности той роли, которую он играл в полку, удостоился в этих записках отдельной главы, и представились полковому адъютанту. Как раз месяц назад в полку произошел «дворцовый переворот». Из адъютантов ушел всеми уважаемый и любимый штабс-капитан А. А. Рихтер и на его место был назначен шустрый подпоручик, всего на два года старше нас по Павловскому училищу. Новый адъютант встретил нас по товарищески и сказал, что командующий полком примет нас в 12 часов дня у себя в командирском доме. К назначенному
— Поздравляю Вас. Сегодня большой день в вашей жизни. Вам выпала на долю большая честь служить в Семеновском полку, и честь и счастье… Вы это понимаете, надеюсь?
— Так точно, понимаем, господин полковник, — сказали мы оба с полным убеждением.
— Это пока все, что от Вас требуется. Остальное придет само собою. И еще хочу Вам сказать. Есть люди, которые смотрят на полк, как на проходной двор. Послужил три года, подыскал себе приятное место и ушел. Таких нам не нужно. Выходить к нам должны только те, которые решили служить в Полку всю жизнь, до полковничьего чина, а если случится война, то и умереть в его рядах. А не гастролеры. Нам нужны такие, для которых вне полка, не только службы, но и жизни быть не может. Поняли Вы меня?
Мы с еще большим убеждением подтвердили, что поняли. Трудно было не понять, когда с нами говорил образец полкового патриотизма. 26 лет в полковой форме, от нижнего чина и до полковника.
— Ну, теперь идите. Явитесь полковому адъютанту. Он Вас научит, что делать дальше. Ступайте, желаю Вам, успеха!
Мы повернулись и вышли. Повелительная, отрывистая речь Мина, его незаурядная внешность и вся его динамическая личность, произвели на нас тогда большое впечатление. Человек этот умел приказывать. И не только не послушаться, но и плохо послушаться его было немыслимо.
После представления Мину, пошли уже на законном основании завтракать в Собранье, а затем поднялись наверх в канцелярию и получили от адъютанта «служебные билеты», для представления всем офицерам. На них было напечатано, что такой-то представляется по случаю выхода Лейб-гвардии в Семеновский полк. Чин, фамилия, число и адрес проставлялись чернилами. Холостым полагалось передавать один билет, а женатым еще и визитную карточку для жены. С карточками произошла задержка, так как мы их себе еще не завели. Тот же расторопный адъютант сказал нам, в какой литографии их заказывать, какого формата и что на них должно было быть изображено. Картон должен был быть самый лучший, карточки отнюдь не печатные, а литографированные и на них две строчки. Крупным шрифтом имя, отчество и фамилия, а под ними самым мелким: «Л. Гв. Семеновского полка». Чин указывать не полагалось. В четыре дня, со списками в руках, мы обошли всех офицеров в офицерском доме и объездили всех, кто жил в городе. Это была чистая формальность и никто нас не принимал.
Кажется еще со времен императора Николая I, вся русская армия меняла зимние квартиры на летние, т. е. выходила в лагери, 1-го мая. С этого же дня полагалось и надевать летнюю форму, офицерам белые кителя, а солдатам белые гимнастерки. На офицерские фуражки и на солдатские безкозырки надевались белые чехлы. Так как черная фуражка с надетым белым чехлом выглядела довольно некрасиво, офицеры заказывали себе особенные, летние фуражки, легкие, где верх в виде чехла был уже приделан. Такая летняя фуражка стоила два рубля и чехлы на ней можно было менять.
1-ое мая — праздник весны. В центральной России и на юге в этот день всегда тепло. В городе же Санкт-Петербурге и его окрестностях этот день нередко ознаменовывался холодным дождем, пронзительным ветром и такой погодкой, когда, как говорится, хороший хозяин собаку на двор не выгонит. И несмотря на это, что бы там на небе ни происходило, хотя бы снег валил, что иногда и случалось, войска Петербургского гарнизона в этот день 1-го мая неукоснительно шлепали по грязи 25 верст через Лигово в Красное Село, одетые во все белое. Граждане одеваются по погоде. Войска по уставу.
Железная дорога от Красного и до Дудергофа проходила по низине и шла параллельно главному лагерю, который был расположен на возвышенности, приблизительно в километре расстояния. В одну линию были вытянуты 1-ая и-2-ая гвардейские пехотные
Лагерь стоял в березовой роще и издали, да и вблизи, был очень красив. Перед ним, от Преображенцев и до Финляндцев, версты на две, тянулась широкая, шагов в 20, утрамбованная и обильно посыпанная песком дорога, носившая название «передней линейки». Содержалась она в безупречной чистоте и бросить на нее бумажку или окурок, был проступок. Отношение к этому месту было приблизительно такое же, как у моряков к «шканцам» на военном корабле. Ездить по ней в экипаже было, разумеется, строжайше запрещено. Верхом же проезжать по всей ее длине имели право только царь, очень высокое начальство и дежурный по войскам лагерного сбора, т. е. лица, которым по уставу вызывался полковой караул. По середине каждого полка, немного отступя вглубь, позади передней линейки, находилась также обильно посыпанная песком площадка, а на ней стояли две палатки. В одной помещался полковой караул, а в другой дежурный, или помощник дежурного по полку. Между этими палатками, на особой стойке, одетое в клеенчатый чехол, полулежало полковое знамя. Около знамени всегда стоял часовой. На передней же линейке, на флангах каждого полка, под деревянными «грибами», имевшими назначение защищать от солнца, дождя и непогоды, стояли дневальные при тесаках. От сильного косого дождя грибы эти, конечно, не защищали, и когда такой дождь начинался, дежурный но полку приказывал:
— Надевать шинеля в рукава.
Начиналось обыкновенно с правого фланга. Преображенские дневальные начинали орать:
— Преображенского полка дежурным дневальным надеть шинеля в рукава!
Наш дежурный повторял приказание, и та же музыка начиналась у нас. От нас перекатывалась в артиллерию, потом к Измайловцам, потом к, Егерям и так дальше по всей линии. Никому не хотелось одеваться первому и все равнялись на соседа справа. И случалось иногда так, что покуда докатится приказание с правого фланга на левый, от Преображенцев до Финляндцев, капризный ингерманландский дождь возьмет да и перестанет. На эти случаи самое практическое было бы для дежурных и дневальных завести клеенчатые плащи, но до этой реформы у нас тогда еще не додумались.
Сразу же за передней линейкой начинались квадраты солдатских палаток. Палатки по традиции были белого цвета («наши матки — белые палатки») и представляли из себя довольно комфортабельное жилище. Четырехугольник шагов по шести с каждой стороны, был обнесен земляным валом, снаружи обложенным дерном. Внутри по трем сторонам земляные нары, устланные досками. На полу также доски. Посередине толстый шест, поддерживающий верх палатки. Он настолько высок, что около него даже такие крупные люди, как у нас, могли стоять во весь рост. Кругом шеста стойка для винтовок. Население каждой палатки 10–12 человек. Из-за всяких командировок, в лагери полк выходил обыкновенно, имея в каждой роте не больше 70–80 человек, а потому и палаток на роту редко бывало больше восьми. Внутренность палаток, содержалась в большой чистоте. Воздух в них был чист, по возможности. При густоте населения, в ночное время, спасали открытые полы и благодатный ветерок. Сразу же за солдатскими палатками располагались помещения фельдфебелей. В некоторых ротах это были тоже палатки, но оборудованные более комфортабельно. У хозяйственных ротных командиров фельдфебельские помещения были балаганчики из досок, с кроватью, столом и двумя стульями. Такие же балаганчики рядом служили канцелярией. В них помешались ротные писаря. В некотором отдалении от фельдфебелей, уже в березовой роще, были устроены солдатские души и находились малые удобства. Эти последние содержались в такой безупречной чистоте, что присутствие их не ощущалось и не обонялось даже при ветре. Самое большое, это изредка дохнет дезинфекцией. Большие удобства помещались далеко позади, в самом конце лагеря, за конюшнями.