Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
Помню раз как-то мой ротный командир А. А. Швецов разговаривал со мной в читальне и мы оба, разговаривая, прошли в столовую завтракать. А. А. сел на одно из мест недалеко от Петра и любезным жестом показал мне на место рядом с собою. Хоть я и чувствовал, что сажусь не в свои сани (второй год службы), но раз капитан приглашает — сел.
Подошел Литовёт. Заказали мы по завтраку. Швецову его «сижки обернуар» были поданы моментально, а я сижу и жду. Жду, жду, наконец, мне надоело.
— Литовёт, дайте же мне завтрак!
Буркнул что-то и ушел. Опять жду. В конце концов вступился за меня сам А. А.:
— Литовёт,
Подошел Литовёт, наклонился к моему уху и буркнул:
— Я Вам давно туда подал! — и показал головой на подпоручичий конец. Пришлось идти на свое место.
Строго говоря, вольнонаемные лакеи были в Собраньи не нужны. Из двух тысяч солдат всегда можно было выбрать 5–6 расторопных молодцов, уже раньше знакомых с этим делом. Служить в Собрание шли очень охотно. Отличная офицерская еда, чистая и легкая служба и в материальном отношении не безвыгодно. За «недовольствие из котла», как говорили солдаты «за неудовольствие», полагалось каждому около 3 рублей в месяц. Собрание от себя давало по 5, а кроме того чаевые…
Но отпустить Литовёта было совершенно немыслимо. Он был собранская реликвия и никакой Распорядительный комитет на это бы не решился. Кроме того он был сам Семеновец, старый солдат 9-й роты.
6-го декабря 9 рота праздновала свой ротный праздник. В роте был образ Николая Чудотворца. После молебна в роте и официальной части с поздравлениями, командир роты, офицеры и раньше служившие в роте, пришедшие на молебен, все в полной парадной форме, шли в собранье завтракать.
По случаю торжественного дня командир роты ставил «вино». Прислуживал всегда Литовёт и ему неизменно подносился стакан его любимого напитка.
Великая вещь умереть вовремя. Повезло в этом отношении и Литовёту. Говорю «повезло», потому что не представляют себе, что бы он мог делать после революции… Он был совершенно одинок, в частные дома поступить было уже невозможно, в рестораны его бы не взяли, он был слишком стар и слаб на ноги… Другой работы он не знал. Предстояло бы ему кончить свою жизнь босяком…
Но судьба над ним смилостивилась. Года за два до войны, зимой он простудился и заболел воспалением легких. Поместили его в хорошую больницу, платную, каждый день от Собранья приходили его навещать — не нужно ли ему чего-нибудь. Но и это не помогло. Болезнь бросилась на почки. А тут сказалось долголетнее пристрастие к «шипучему». Открылся нефрит и через несколько дней Литовёт помер.
Хоронили его все офицеры. Они же и поставили ему на могиле чугунный крест с надписью:
«Старому слуге офицерского Собранья И. А. Литовёту, Офицеры Семеновского Полка».
Христофоров
Человек лет под 50, маленький, толстый, лысый, большие рыжие усы, на кончике носа очки в белой оправе.
Одет неизменно в белую тонкую солдатскую рубашку, без малейшей складочки на толстом животе. На рубашке красные погоны с золотой фельдфебельской нашивкой. Фигурой и лицом необычайно похож на белую морскую свинку.
Говорит очень быстро, охотно и с хорошо знакомыми офицерами не прочь посплетничай, о полковых делах, которые знает в
Со старшими офицерами почтительно фамильярен, к младшим относится ласково-покровительственно. И «Ваше Превосходительство» и «Ваше Высокоблагородие» и «Ваше Сиятельство» — выходят у него на одни манер, как-то «Высс», похожее даже не на слог, а на нечленораздельный звук.
Писаря у него ходят но струнке, хотя никто никогда не видал, чтобы он накладывал на них взыскания, или даже строго с ними говорил.
Сколько лет он носил полковую форму, никто кроме него самого, кажется, не знал. Было известно, что кончил он в свое время полковую «Школу солдатских детей» и поступил в канцелярию писарем, но случилось это 25 или 30 лет тому назад, никто хорошенько сказать не мог, так как самый старший полковник поступил в полк уже при нем.
Владимир Васильевич Христофоров, старший писарь Строевого Отделения Полковой Канцелярии, официально правая рука полкового адъютанта, а неофициально — его наставник и учитель. Если принять во внимание, что при необычайной памяти и добросовестности он пересидел, по крайней мере, 12 полковых адъютантов, 6 или 8 командиров полка и десятка полтора начальников дивизии, можно себе представить, какой склад всевозможных постановлений, приказов, приказаний и распоряжений хранился у него в голове.
Вся строевая часть полкового приказа, все, что офицера непосредственно касается, все назначения, увольнения, командировки, отпуска, болезни, дежурства, караулы — все это проходило через его руки.
Бывало, клеят тебя несколько раз в месяц в караул в «Экспедицию Заготовления Государственных Бумаг», караул и далекий и скучный… Пойдешь наверх в канцелярию «выяснять». (Это уже начиная со второго года службы. В первый год вообще разговаривать не полагалось. Назначили и иди!).
— Христофоров — или — Влад. Вас., опять меня в экспедицию закатили!
— Ей-Богу, Высс…, это полковой адъютант распорядились!
И хоть знаешь, что все наряды ведет он, особенно, когда адъютант с ленцой, — ничего с ним не поделаешь…
Начальник учебной команды, Шт. — капитан Алексей Матвеевич Поливанов был образцовый служака, но человек горячий. Чуть что, бывало, багровеет в лице, задыхается и придушенным, полным страдания голосом начинает вопить.
Весна. В учебной команде идут усиленные занятия перед экзаменами. Каждый час на счету. И вдруг, в проекте приказа вся команда по караулам! Это значит два дня пропало, день караула и второй день отдыха, как полагается по уставу.
«Матвеич» сжимает кулаки и наклонив голову, как бульдог, летит в полковую канцелярию.
— Где этот Христофоров? Давайте мне Христофорова!
С невинно-удивленным лицом появляется Христофоров.
— Послушайте Христофоров, Вы скажите, Вы это нарочно? Вы это на зло мне делаете?!
— Высс…, Ей-Богу, это полковой адъютант!
— Давайте мне его сюда, полкового адъютанта!!!
— Вес…, Высс…, Ей-Богу, не извольте волноваться, они с командиром полка в кабинете заняты.
И показывает головой на закрытую дверь в адъютантский кабинет. А там, запершись, сидит адъютант один и ждет, пока «Матвеич» успокоится.