Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
– Можно войти?
– спросил Павел.
– Входите, Старицкий, - сказал заведующий - Вы опоздали, но могу вам сообщить, что вы исключены из школы на семь дней.
– А я за что?
– возмутился он.
– Я не звонил Меня там не было.
– Но если бы ты там был, ты бы звонил?
– спросил Александр Августович.
– Честно говоря, звонил бы.
– Вот за это ты и исключен на семь дней.
БУРЖУИ И ПРОЛЕТАРИИ
Посвящаю моей дочке Юлинъке
В это утро солнце было особенно щедрым. Ледяная пленка, покрывавшая
Небо было совсем голубое, и в нем тихо передвигались облака, будто бы сделанные из сгущенного молока. Близко, видимо в Успенской церкви, звонили колокола. Было вербное воскресенье.
Ко мне пришли Леня Селиванов и Павка Старицкии. Оба в новых, выглаженных костюмчиках.
– Ничего не поделаешь, праздник, - сказал Старицкии.
– Пошли на вербу.
– А на что идти?
– спросил я.
– У меня нет ни копейки.
– Просто посмотрим, - сказал Селиванов.
– За посмотреть не надо ничего платить. Интересно же...
Вербный базар был на бульваре у Исаакиевского собора. Туда мы и побежали.
Что такое вербный базар? Это несмолкаемый птичий щебет, это хриплые, простуженные звуки шарманок, это сумасшедшее дудение дудочек и труб, это разноголосые выкрики продавцов:
А вот обезьяна Фока,
Танцует без отдыха и срока,
Не бьется, не ломается,
Только кувыркается!
– А вот знаменитый "американский житель". То вниз, то вверх, взлетает, как фейерверк!
– Косхалва, косхалва!
– Верба! Свежая верба!
– Верба-хлест, бьет до слез!..
Это смех, шутки, неумолчный говор толпы. Это светящиеся, как лампочки, пронзительно-желтые канарейки в клетках, синие и зеленые волнистые попугайчики, веселые, вспыхивающие маленькими огоньками снегири, щеглы, клесты, скворцы...
Это курлычущие голуби, это симпатичные игольчатые ежи, это подпрыгивающие на резинках растягаи и вылезающие со свистом длинные "тещины языки".
Это гроздья разноцветных воздушных шариков. Это извивающиеся в руках у китайцев деревянные многосуставчатые змеи. Это крутящиеся на палочках и трещащие бабочки и жуки, ветряные мельницы в виде розовых, желтых и голубых звездочек.
Это прыгающие, начиненные порохом лягушки.
Это гигантские конфеты в цветной упаковке с перьями и это бесконечные аквариумы с плавающими в них золотыми рыбками и белыми аксолотлями.
Это гогочущие, вытягивающие шеи гуси, это индюки, выступающие как на торжественном параде.
А многоцветные, пестрые карусели, где можно покружиться под музыку на деревянном коне, слоне, верблюде, даже на крокодиле! А взлетающие в небо качели, стреляющие силомеры, тиры, в которых можно выстрелить из ружья монтекристо в страшного волка, волк упадет, а тебе дадут за это гребенку или зубную щетку.
А какой лимонад продают на вербном базаре! А какой потрясающий вкус у сахарной ваты, лежащей
В этот водоворот, свист и гик, в выкрики и хохот, в толчею и веселье попали мы и с раскрытыми ртами протискивались сквозь ряды гуляющих.
Леня достал из кармана кошелек, вынул из него деньги и купил себе сахарную вату. Он ее нес, как облако, погружая в нее лицо и наслаждаясь ее сладостью.
Он съел всю вату за пять минут. Потом мы подошли к ларьку с конфетами, и он купил длиннющую конфету в трехцветной бумажке. За две минуты он смолотил эту конфету.
Мы подошли к продавцу "американских жителей".
Он держал в руках толстую пробирку, наполненную водой. В середине пробирки плавал голубой стеклянный чертик с рожками и хвостом. В стенке пробирки было отверстие, затянутое гуттаперчей. Когда продавец нажимал пальцем на гуттаперчу, чертик поднимался в пробирке. Он поднимался, и опускался, и даже крутился в ней. Этот "американский житель" стоил дорого, и Леня его не купил. Но рядом стоял старичок с доской, на которой были нацеплены смешные фигурки из синели. Здесь были черти и ангелы с крылышками, индейцы и обезьяны, какие-то неизвестной национальности солдаты с пиками и девушки в шляпах. Леня купил полосатого черта с вилами и прикрепил его к пуговице своего пальто.
И тут Старицкий не выдержал. Он сказал:
– Мы с тобой больше не водимся.
– Почему?
– спросил Леня.
– Потому что ты буржуй, а нам с буржуями не по пути.
– Почему это я буржуй?
– обиделся Леня.
– Потому, что у тебя полный кошелек денег. А мы с Володькой пролетарии. У нас ничего нет. И нам противна эта классовая рознь. Ты жрешь конфеты, приобретаешь чертей. Может, сейчас даже поедешь на карусели. А мы не можем на это больше смотреть Мы лучше пойдем домой.
– Капиталист ты несчастный! Вот кто!
– сказал я.
Мне тоже было невмоготу смотреть на благополучие Селиванова.
– Я вас могу угостить ватой, - сказал он.
– Спасибо, не надо, - сказал Старицкий. Ему очень хотелось ваты, но он преодолел это желание.
– Нам не нужна подачка, - сказал он.
– Нет денег, так у всех их нет. Как считаешь, Володька?
Я, грешным делом, считал, что Леня мог бы нас угостить, мне безумно хотелось пожевать вату или увязнуть зубами в косхалве, а еще больше хотелось такого же синелевого черта, но я призвал все свое политическое сознание и сказал:
– Нет. Я не хочу кормиться за чужой счет.
Мы с Павкой повернулись и пошли домой. За нами бежал почти всю дорогу Селиванов. У него в руках были хлопья сахарной ваты и два синелевых черта.
– Я же с самого начала хотел вас угостить, - сказал он, запыхавшись от бега, - но я думал, как это лучше сделать. Очень прошу вас, возьмите. Я же не виноват, что отец дал мне трешку. Я предлагаю вернуться и поездить на карусели.
– Ладно, - сказал Павел.
– Если все, так все.
– Присоединяюсь к большинству, - сказал я.