Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
Мы вышли на Миллионную улицу. Справа от нас высились кариатиды Эрмитажа и впереди поднимался мраморный Александрийский столп. Мы приближались к площади, к красному зданию Зимнего дворца.
– А я видел живого Николая Второго, - сказал Толя Рясинцев.
– А он тебя видел?
– спросил я.
– Думаю, что видел, - сказал Толя, - я и маленьким был очень заметным. Это было на Невском проспекте. Папа держал меня на руках, а он ехал с женой в карете и махал белой перчаткой.
–
– спросил Старицкий.
– Может быть, и мне.
– Домахался, - сказал Селиванов.
– А мой отец брал Зимний дворец, - сказал Яковлев.
– Он стрелял в юнкеров и убивал белогвардейцев.
Честно говоря, я очень завидовал Яковлеву. Но сдаваться было нельзя, и я сказал:
– А мой папа один раз ударил городового (это было не совсем так: городовой ударил моего папу, но я уже знал, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, и, кроме того, так было куда лучше).
– А я...
– сказал Попов.
Но в этот момент мы поравнялись с трибунами и увидели стоящих на них людей. Они махали нам фуражками и очень хорошо улыбались.
Мы остановились, расстроили все ряды, задержали задние колонны и замахали им флажками.
– Да здравствуют юные советские школьники!
– крикнул один из них, и мы все что есть мочи закричали "ура!".
Но тут к нам подскочил Александр Августович и закричал - не останавливаться! Не останавливаться!
Вперед!
И нам пришлось пойти.
Мы шли довольные и радостные. Еще бы! Нам, лично нам сказали, что мы да здравствуем.
ЯБЕДА ИЛИ НЕТ?
На уроке географии, когда учительница Лопакова вызвала Селиванова и спросила его - что такое параллели и меридианы, Герман Штейдинг бросил в Селиванова свернутую бумажку, а она попала в лоб Лопаковой.
– Кто бросил?
– спросила Лопакова Весь класс молчал.
– Кто бросил? Или вы скажете кто, или я уйду из класса.
Я встал и сказал - бросил Штейдинг.
– Штейдинг, выйди из класса, - потребовала Лопакова, и Штейдинг вышел за дверь.
На перемене ко мне подошли Попов и Чиркин.
– Ты фискал и ябеда, - сказал Чиркин.
– Тебе нельзя доверять, ты предатель, и тебя нужно бить, - сказал Попов.
– Готовься.
Попов был сильный парень. Он даже занимался боксом, и ничего хорошего от встречи с ним я ждать не мог. Я не обладал никакой силой, не умел и боялся драться и вообще был, как говорил Старицкий, "маменькиным сынком". Но кругом стояли мои одноклассники, и в том числе девочки. Не мог же я им показать, что я трус.
И я сказал - вот только попробуй, сунься.
И Попов попробовал. Он надвинулся на меня и ударил меня кулаком в грудь. Удар был резкий и сильный. Я почувствовал боль в груди и, главное, обиду,
Мне хотелось заплакать, обида подступила к горлу, сжала его, я подпрыгнул и ударил Вадьку по носу.
– Ах, ты еще сопротивляешься?!
– вскрикнул он, подставив мне ножку, и я упал.
Тогда он навалился на меня и стал делать "макароны" - бить меня ребром руки по шее. Это было мучительно больно. Все же мне удалось вскочить, и я ударил его ногой в живот. Попов рассвирепел, схватил меня за руки и завернул их мне за спину. Казалось, что он ломает мне руки, и мне захотелось закричать "мама!", но кругом стояли девочки, и я закусил губу и сдержал крик.
В этот момент в класс вошла Любовь Аркадьевна, и Попов отскочил в сторону, как будто ничего не было.
Но Любовь Аркадьевна видела все, что было.
– За что ты его бил?
– спросила она.
– За ябедничество.
– И Попов рассказал обо всем, что произошло.
– Это не ябедничество, а честность, - сказала Любовь Аркадьевна. Штейдинг кинул бумажку. Он должен был сам признаться. За хулиганский поступок одного ученика не должен отвечать весь класс. За благородный поступок могут отвечать все, а за гадкий - это бессмысленно и нечестно. Поляков сделал правильно.
И еще вместо того, чтобы убежать и пожаловаться мне на драчуна Попова, он принял неравный бой с ним.
Это благородно. Вы поняли?
– Поняли, - сказал Попов и подал мне руку.
У меня все болело, но я пожал его руку, и мы помирились.
– А все-таки ты ябеда!
– сказал мне Попов.
Прошло с этого дня больше пятидесяти лет, и я все еще не могу решить, хорошо ли я сделал и не был ли я тогда ябедой.
Нет, наверно, все-таки надо было мне сказать, что бумажку бросил я, а потом класс пристыдил бы Штейдинга. Так было бы красивее.
Но этот случай помог мне преодолеть свою трусость и научил меня пусть не очень шикарно, но все-таки драться. И я благодарен за это Вадьке Попову.
ВИР ХАБЕН ФЕРШТАНДЕН
– Раскройте Глезера и Петцольда на сорок восьмой странице. Ди ахт унд фиртцихе зайтэ. Альзо. Молочная! Биттэ лезен зи дизэ кляйне эрцеллюнг [Сорок восьмая страница. Пожалуйства, читайте этот мамаленький рассказ(нем.)], - сказала Екатерина Петровна.
Молочная встала, открыла учебник и начала:
"Штэрлейн, штэрлейн! Во бист ду?" - риф дерман. Унд дэр штар аус дэм таше дэс дибес антвортэтэ..." ["Cкворушка, скворушка! Где ты?"- кричал мужчина.
И скворец из кармана вора отвечал..." (нем.)] И в этот момент из четвертой парты вылетел самый настоящий скворец и зачирикал.