Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
– Нет, - сказал я.
Действительно, у меня ничего не болело. Только кружилась голова и почему-то было какое-то ощущение тошноты. Вся комната была забита людьми. Они все смотрели на меня и качали головами. Здесь же были Навяжский, Данюшевский, Штейдинг и Чиркин, Рабинович и Старицкий.
– Вот к чему приводит хулиганство, - сказал мужчина в бобровой шапке и в золотом пенсне.
– Никаких законов для них не существует, они могут на рельсах играть в снежки и в футбол. Это результат воспитания.
Что
И тут пришла Елизавета Петровна. В расстегнутом пальто, без шляпы, розовая от волнения.
– Что с ним?
– спросила она.
– Кажется, жив, - ответил я и поднялся со скамейки.
– Где-нибудь болит?
– Нигде, - сказал я.
– Только, пожалуйста, не говорите маме и папе.
– Хорошо, - сказала Елизавета Петровна.
– Я им ничего не скажу. Не станем их волновать. Это будет святая ложь во имя сохранения их здоровья и спокойствия. А сейчас иди домой, и пусть Штейдинг и Навяжский тебя проводят. Мало ли что. У тебя, наверно, слабость во всем теле. Так будет спокойнее.
И Герман и Шура повели меня домой.
Придя домой, я почувствовал, что у меня болит нога. Но никому ничего не сказал.
Вечером ко мне пришли Бобка, Шурка и Женька.
Я показывал им кино. У меня был детский проекционный аппарат и интересный фильм. Я уже не помню содержание этого фильма, но помню, что он назывался "Калиф на час" и там бегали по экрану какие-то восточные люди, стреляли из ружей разбойники и какойто дядька в чалме целовал девушку в шароварах.
В фильме были две части, и лежали они в двух круглых жестяных коробках. И когда я, прокрутив первую часть, пошел за второй, которую забыл в шкафу в коридоре, я увидел в столовой папу, - он просматривал журнал "Красная панорама".
– Ты что хромаешь?
– спросил он.
– Я, кажется, немного ушиб ногу, - сказал я.
– Да?
– сказал отец.
Но я уже бежал к ребятам со второй частью.
Когда сеанс окончился и ребята ушли домой, отец зашел ко мне в комнату и сказал:
– А ну, разденься и покажи мне свои синяки и царапины. Я все знаю. У меня был Сухов и все рассказал.
– А кто такой Сухов?
– спросил я. Я не знал никакого Сухова.
– Сухов - хозяин аптекарского магазина, куда тебя перенесли. Он мой пациент.
– А мама знает?
– спросил я.
– Мама ничего не знает.
– Чего я не знаю?
– спросила мама, входя в комнату.
– Пустяки, - сказал отец.
– Тем более я хочу знать. Что случилось?
– Случилось то, что Володя попал под трамвай.
Мама упала в обморок. (Мама любила это дело. Услышав что-нибудь страшное, она всегда теряла сознание.)
Папа принес валерьяновые капли и быстро привел ее в чувство.
Все было подробно рассказано, мама плакала,
– Почему ты нам сразу не сказал?
– спросил он.
– Я не хотел вас волновать, - ответил я.
– И Елизавета Петровна сказала, что это святая ложь...
– Может быть, ты теперь не будешь уже играть в снежки на дороге? Может быть, будешь смотреть, когда переходишь улицу, и не будешь ее перебегать сломя голову?
– спросила мама.
И я обещал.
И действительно: ни я, ни ребята из моего класса никогда больше не играли на улице. И вам не советую, друзья.
ПУШКИН, ЛЕРМОНТОВ И Я
Меня вызывали в учительскую.
Я уже понимал, в чем дело. Я знал, что меня не будут хвалить. И я представлял себе, что мне там скажут. Я даже знал те слова, что я там услышу.
Так и произошло. Наша классная наставница Любовь Аркадьевна встретила меня без приветливой улыбки, закрыла дверь учительской и сказала:
– Я вызвала тебя, чтобы серьезно поговорить.
"Начинается!" - подумал я.
И началось.
– О чем ты думаешь? Почему ты так плохо учишься? Что тебе мешает?
– Мне ничего не мешает, - сказал я.
– Отчего же ты так небрежно готовишь домашние задания?
– Я их готовлю, - сказал я.
– Но плохо. Вчера ты не ответил Марии Владимировне, на прошлой неделе ты подал пустой листок Вере Павловне, а на уроке пения ты разговаривал, а когда все пели "Мы кузнецы", ты только открывал рот, Людмила Александровна была вынуждена приостановить урок и сделать тебе замечание.
– Она только и знает, что делать замечания.
– Она знает и многое другое, но ты не даешь ей возможности спокойно вести урок.
– Я не могу петь. У меня нет голоса.
– Как же ты тогда болтаешь на уроках?
– У меня голос не для пения.
– Ты музыкальный мальчик. Ты ведь учишься дома музыке, я слышала, как ты в концерте играл "Веселого крестьянина" Шумана. Зачем ты говоришь неправду?
– То на рояле. А петь я не могу.
– Ты просто не хочешь. Мария Владимировна сказала, что ты не можешь решить простейший пример на сложение и вычитание.
– На сложение могу, а на вычитание у меня не получается.
– Значит, надо подтянуться. Попроси Марию Владимировну, она тебе поможет.
– Мне уже ничто не поможет. У меня нет способностей к арифметике. Если хотите знать, Пушкин тоже не любил арифметику. А он стал великим русским поэтом.
– С чего ты взял, что Пушкин не любил арифметику?
– Я где-то читал...
– Ну, допустим. Но зато Пушкин любил и отлично знал историю и географию. Он, между прочим, грамотно писал, знал превосходно французский язык, латынь и греческий...