Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
– Это потому, что я смотрю на тебя, - ответил я.
– Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.
– А почему у тебя такие большие уши, бабушка?
Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.
– Вы хотели оказать - это для того, чтобы лучше слышать тебя?
– оказала Аня и сердито на меня посмотрела.
– Да, Анечка, - сказал я.
– Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, - сказала она.
– Извини меня, - сказал я.
И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как
– А почему у тебя такие большие руки, бабушка?
– Чтобы обнимать тебя, - сказал я и обнял Аню.
Наконец-то! Какое это счастье!
Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:
– А почему у тебя такие большие зубы?
– Чтобы съесть тебя!
– закричал я.
– Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.
Сейчас я съем и тебя!
– Нет, не съешь!
– закричала бабушка - Старицкии и вылезла из-под одеяла.
– Ты с ума сошел!
– зашипел я.
– Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?
– Он не съел меня, товарищи!
– закричал Павка.
– Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!
В этот момент на сцене появились охотники - Навяжокий и Гурьев.
– Можете быть свободны, - сказал им Павка.
– Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!
Штейдинг дал занавес.
Зрители бурно аплодировали.
А автор пьесы - Ваня Лебедев - прибежал за ,кулисы красный, как светофор.
– Ты провалил мне пьесу!
– кричал он.
– Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию...
И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:
– Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?
– Я лично горжусь такой бабушкой, - сказал Павел.
ПЕРВЫЙ БОКАЛ
Муся - девочка из младшего класса - пригласила нас к себе.
– Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, - сказала она, - и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
Мы были в восторге. Мы - это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб...
– За дам платим мы, - сказал Старицкий.
– А где мы достанем деньги?
– спросил я.
– Это уже второй вопрос.
Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
Собраться
Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт:
в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.
Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос "Зефир трехсотый". Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.
– Начнем, товарищи?
– предложила Муся.
– Разрешите только, я произнесу тост?
– сказал Павел.
– Давай!
– закричали все.
– Леди и джентльмены!
– провозгласил он.
– Я предлагаю первый бокал выпить за хозяйку дома!
– Ура!
– закричал я.
– Прошу встать, - сказал Павел.
Мы все поднялись с мест и осушили свои рюмки.
Вино оказалось довольно сладким и терпким. Внутри у нас сделалось тепло, но никакого особого впечатления это ни на кого не произвело.
Вера завела патефон. Я пригласил Мусю, Шурка Нину Седерстрем, Бобка Таню Чиркину и Павка Веру Хлюстову. Танцевали все плохо, но мы прыгали козлами под музыку, и нам было очень весело. А Иру все еще тошнило от папиросы.
Поцеловав своим партнершам руки (Павлушка сказал, что это обязательно), мы развели их по своим местам за столам, и Бобка предложил очередной тост - за здоровье наших дам!
И мы выпили по второй рюмке. По желудку разлилось тепло, почему-то начала кружиться голова, и я перевернул вазу с винегретом на платье Вере Хлюстовой.
– Ты мне испортил платье!
– закричала она.
– Не имеет значения, - почему-то оказал я. Это вырвалось у меня как-то само собой, и я перевернул ей на юбку рюмку с остатком портвейна.
– Ты свинтус, - оказала Вера и заплакала.
– За Верино платье!
– воскликнул я, наполнил третью рюмку и тут же перевернул ее на роскошную белую скатерть.
– Это пятно на всю жизнь, - сказала Муся.
– Как я объясню родителям?
– Поставишь на пятно вазу с цветами, они ничего . не заметят, - сказала Нина, - но лучше присыпать пятно солью. Соль вытравит пятно.