Моя сумасшедшая

Климова Светлана

Вячеслав Карлович запахнул плащ и проследовал обратно к машине. Рядом сел Ушаков. Пришлось подождать, пока погрузят шестерых убитых стрелков и двоих тяжелораненых. Но не проехали и полверсты, как начальство велело остановиться.

На берегу пруда Балий вышел. Спустился к воде, неторопливо смыл грязь со штиблет, закурил.

Отпускало. Ком в желудке остался, но края его закруглились, оплыли, словно от сильного жара. Напряжение, державшее клешней, постепенно растворялось, уходило — в мутную воду, в чужие сумрачные холмы на другом берегу.

Все,

что было вокруг, он видел как бы с холодной высоты, одновременно пытаясь проанализировать механизм того, что происходило с ним в последнее время. Но в особенности — один момент, в лифте на Лубянке. Постыдная слабость. Но он все-таки сумел справиться.

На обратном пути Вячеслав Карлович детально проинформировал Ушакова о предстоящем переводе в Москву и связанных с этим новых обязанностях…

В Харьков он прибыл на следующий день в половине одиннадцатого. На вторую половину дня было назначено совещание в наркомате, поэтому он поехал не домой, а прямо в управление.

Рассеянно выслушал доклады по текущим делам; бегло, не вникая, просмотрел оперативные сводки. Работа не шла. Этот Рубчинский и вся их семейка не выходили из головы. Если бы не Юлия, вопрос был бы решен давным-давно.

Рука сама потянулась к телефонному аппарату внутренней связи. «Четвертый отдел дайте!» — телефонистка мгновенно переключилась, и, когда на втором этаже сняли трубку, он, не вникая кто говорит, сразу спросил: «Где Ягодный?» — «Согласно ваших распоряжений, товарищ особоуполномоченный, — последовал ответ. — При исполнении». — «Найти и мигом ко мне».

До тех пор, пока не явится агент, звонить жене не имело смысла. Необходима уверенность, которой он все еще не чувствовал. И не потому, что сомневался в принятом накануне решении: оно было единственно возможным. Он должен убедиться, что ничего не изменилось. Что все идет своим порядком.

Вячеслав Карлович заканчивал беседу с начальником экономического отдела по поводу саботажа спецов на мукомольном комбинате, когда с проходной позвонил помощник коменданта с сообщением, что Ягодный прибыл.

Дело мукомолов продвигалось со скрипом, но вырисовывались любопытные перспективы. Однако пришлось спешно свернуть разговор. Выходя, начальник ЭКО едва не столкнулся в приемной с агентом, которого, согласно его положению в иерархии ведомства, тут и близко быть не могло, и не сумел скрыть удивления. Кроме агента дожидались своей очереди Смальцуга и Коган из секретно-политического с отчетом о вчерашней премьере в театре Сабрука и черновиком письма, которое предстояло подписать актерам труппы. Обвинения стандартные: буржуазный национализм, искажение советской действительности, злоупотребления художественного руководителя. Отдельные пункты нуждались в согласовании.

Первым дежурный офицер запустил Ягодного.

— Присаживайся, — коротко кивнув, проговорил Вячеслав Карлович. — Докладывай.

Агент опустился на край стула, поддернул брючины и расправил плечи. Одного взгляда хватило, чтобы оценить градус настроения начальства.

Недаром ему не было равных в наружке: по мелким физиологическим признакам умел определить не только текущее состояние «подопечного», но и намерения.

Ягодный сунул кепку, которую вертел в здоровой руке, в карман жеваного чесучового пиджака и на всякий случай поинтересовался:

— С какого момента?

— Где она сейчас? — перебило начальство.

— Дома.

— Тогда со вчерашнего утра. Детально.

— Понимаю. До семнадцати тридцати объект находился в квартире номер…

— Прекрати! Какой, к дьяволу, объект?

Ягодный коротко взглянул исподлобья и невозмутимо продолжал:

— Юлия Дмитриевна находилась дома. Около семнадцати, как утверждает домработница, был телефонный звонок. Вероятно, от сестры. После чего ваша супруга начала поспешно собираться. Вечернее платье и все такое. Звонила в наркоматский гараж. Поскольку ваши указания на этот счет имелись, к половине шестого была подана к подъезду разъездная машина. Водитель — Емец.

— Куда она поехала?

— Сначала к родителям. Там отпустила Емца, а сама провела около получаса в квартире. Вышли вместе с сестрой и пешком направились в театр. По пути никаких встреч и отклонений от маршрута. В театре я продолжал наблюдение. В первом антракте зафиксированы два контакта.

— Кто такие?

— Первый — женщина. В театре появилась вместе с Филиппенко. Личность устанавливаем. Тощая особа в черном платье, с какими-то перьями на шляпке. Вела себя демонстративно. Судя по всему, имеет или имела отношение к сцене. У меня сложилось впечатление, что Юлия Дмитриевна с ней знакома. Разговор был короткий, в присутствии сестры, после чего дамочка их быстро покинула.

— Дальше.

— Казимир Валер, художник. Беседовали недолго. Юлия Дмитриевна казалась взволнованной или встревоженной. Приблизиться не удалось, поэтому о содержании беседы ничего доложить не могу. Валер в общественных местах редко появляется трезвым. Однако держался спокойно и вежливо, выходок себе не позволял.

— «Держался вежливо»! — с неудовольствием заметил Вячеслав Карлович. — Ты что, работать разучился?

— Виноват.

— Что после театра?

— Как обычно. Наняли «ваньку» и поехали вместе с сестрой на квартиру. В половине одиннадцатого. Премьера премьерой, а обстановочка в театре сложилась еще та. Половина публики хлопала, половина шикала, даже свистел кое-кто. Цветов не подносили.

— Куда, говоришь, поехали? — отмахнулся Балий.

— На квартиру, в Советский переулок.

— Ты уверен?

— Я, товарищ Балий, за свои слова отвечаю. Прибыли на место в начале двенадцатого. Свет в квартире погас около полуночи. Я оставался у подъезда до двух, после чего счел возможным снять наблюдение до утра.

Агент насупился, вылупил молочно-серые немигающие глаза, как бы отметая всякие сомнения в своей добросовестности, и добавил, не уточняя:

— Утром ваша супруга вернулась домой. Без сопровождающих.