Моя Ж в искусстве
Шрифт:
На вопрос журналиста, не пробовал ли художник сделать обрезание, чтобы лучше чувствовать фактуру холста, тот ответил, что он православный и резать прибор не будет.
Мне кажется, что сегодня многие рисуют нашу действительность этим местом — ведь руками, пером или языком не очень получается, а вот так можно заработать и людей удивить.
Торопитесь, есть еще свободные места!
Частная производная
Еcли бы Сергеев родился на десять лет раньше, то мог бы оказаться в концлагере, но, слава богу, этого не случилось, и вся его жизнь прошла в мирное
К своим приближающимся шестидесяти он совсем не потерял вкус к жизни и даже не сошел с ума от перехода от социализма к капитализму.
Он успел постоять за хлебом в 61-м году с чернильным номером на ладошке, махал на вокзале поездам, едущим в Москву на фестиваль молодежи и студентов в 57-м, не участвовал в войне Судного дня на Ближнем Востоке в 67-м, не писал письма в защиту Анджелы Дэвис и не очень печалился, когда убили Патриса Лумумбу в Конго (Киншаса). Очень жалел Д. Кеннеди и Мартина Лютера Кинга и вышел на улицу из своего НИИ, когда Родина приспустила флаги на похоронах Брежнева, чтобы не видеть лицемерно скорбных рож треугольника (парторга, профорга и главного комсомольца).
Сергеев никогда не завидовал тем, кто ездил в «Артек» и в Болгарию и носил джинсы — ему хватало квадратных метров на Самотеке, школы на Красных Воротах и Института инженеров транспорта, где он учился.
Он не мечтал об Оксфорде и Кембридже, не мечтал поехать в Париж и умереть и увидеть вживую матч Англия — Бразилия в финале 66-го года.
Его не душил железный занавес, и систему советскую он видел в гробу — он жил с ней параллельно и не выходил на Красную площадь, когда произошли пражские события и ковровые бомбардировки вьетнамских джунглей. Он вообще не ходил на демонстрации, у него была тетка в поликлинике, и по справке он не ходил туда, где ему было неприятно, в том числе на учебу и в армию.
Товарищи, Сева и Толик, жили рядом, были живы, смеялись, пили водку «сучок» и катались на лыжах в пансионате «Связист», не думая об Альпах и Скво-Велли.
Он не мечтал прорваться в Дом кино на Ива Монтана — ему было достаточно «Иллюзиона», стадиона Юных пионеров и книг из библиотеки имени Гайдара.
Он жил с друзьями в простом и понятном мире советских инженеров и служащих без дач, «Москвичей» и заказов из распределителей — картошка, капустка, селедка, венгерское лечо и вино не из винограда вполне устраивали их и девочек, которых они любили.
Как-то быстро пролетели 70-е, потом 80-е, поменялись жены, и дети выросли, нет уже родителей, а жить еще приходится каждый день, брить лицо, стричь ногти, которые у живых растут быстрее времени, делать каждый день многочисленные движения для поддержания себя в социуме, который надоел, как ежедневные новости о так и не поумневшем мире, где страны и континенты меряются письками, как дети в пионерском лагере на Пахре в годы половой незрелости.
Сева лежит на Николо-Архангельском, Толик в Израиле удавился в апельсиновой роще, которую охранял, будучи доктором физико-математических наук, — пожалел детей, уехал на Землю обетованную, каждую ночь сторожил рощу, вспоминая Самотеку, и не выдержал — слишком много апельсинов.
Сергеев, переживший друзей на целый век, лежал на диване и читал Чехова, он уже пятьдесят лет читает Чехова и не устает. Ничего не изменилось с
Вчера вечером раздался звонок, и голос Гусаковой, старосты их группы из ревущих семидесятых, радостно сообщил, что тридцать лет назад они закончили институт и в субботу все собираются во Дворце культуры МИИТа на вечер встречи. Голос Гусаковой был тверд и бодр, она с тех пор руководила месткомом, несмотря на свои шестьдесят, была востребована, как необходимое и достаточное. Сергеев помнил этот тезис из математики, из-за которой очень страдал, не понимая, зачем ему в жизни нужна частная производная при общественном строе, где все было общее.
Математика как наука в его жизни не существовала, но были времена, когда она его очень подводила.
В школе ему преподавала эту науку бывшая балерина, сломавшая ногу в «Жизели». Естественно, она предмет не любила, но зато любила Сергеева, как племянника. Она была одинока и хромала по жизни во всех смыслах. Родному мальчику Сергееву она ставила пятерки, и он вышел из школы, запомнив из математики лишь таблицу умножения и портрет Эвариста Галуа — балерина говорила, что он похож на Сергеева лицом, а знания — дело наживное, можно прожить и без математики, если есть талант.
К танцам у Сергеева тоже не было тяги, тетка-балерина хотела отдать его в балет, но его не взяли из-за плоскостопия и врожденного отсутствия чувства ритма. Он не жалел, что не станет Нуриевым, ему не нравилось, как балетные мужчины выглядят в трико с членом наперевес, да и носить на руках этих кобыл тоже мало радости — посчитал тогда юный Сергеев.
Пришло время поступать в институт, рядом с домом был только МИИТ, и тут обнаружилось, что надо сдавать математику. Балерина стала его репетиром и ужаснулась плодам своего просвещения: зияющие провалы в тангенсах и котангенсах выявили катастрофу. Подготовить в технический вуз человека, не знающего, как привести дробь к общему знаменателю, невозможно — это все равно что из брутального мужика сделать пленительную красотку. Но нет таких крепостей, которые не брали большевики. Сказано — сделано.
Семейный совет решил коррумпировать приемную комиссию, провели мозговой штурм и нашли тетку проректора по АХЧ, влиятельного в вузе человека. Он мог все и тетку свою боготворил, она его вырастила после войны, и ей он отказать не мог. Он поставил телефон заведующему кафедрой математики и подписал письмо на брус и шифер для дачи доценту с кафедры физики. Сочинение Сергеев написал сам, две ошибки не стали препятствием на пути в храм науки, он стал студентом, будущим путейцем, как муж Надежды Филаретовны фон Мекк, покровительницы братьев Чайковских, Петра и Модеста.
В первый день студентам объявили, что надо ехать в колхоз собирать корнеплоды — это поможет усилить тягу к учебе и сплотит коллектив.
Утром в автобусе они поехали под Луховицы, на место дислокации, в колхоз «Заветы Ильича». В автобусе Сергееву повезло — рядом с ним села девушка, с которой он собирался провести месяц в деревне (не по Тургеневу, а по Сергееву), полный любви и сладких утех. Он выпрыгивал из штанов, пытаясь удивить юную вакханку, она пыхтела от его непристойностей и была цвета вареной свеклы, которую их послали убирать.