Моя Ж в искусстве

Зеленогорский Валерий Владимирович

Сергеев эстетом не был, понимал, что все в жизни бывает — сам не Бандерас. Вспомнил даже после второго графина, как с товарищем в общежитие в годы молодые привели двух накрашенных, как какаду, пэтэушниц в леггинсах. Сергеев не хотел сначала, а друг мудро сказал: не торопись. После двух стаканов девочки стали старше и милее. Друг теперь банком рулит, а Сергеев у него подносчиком снарядов — без доли, но с зарплатой нехилой. Объективная вещь: смолоду видно было, кто есть кто. Селекция,

естественный отбор, да и папа в Моссовете не последний человек был у друга, подсобил на первых порах, да и на вторых тоже.

Роман их был стремительным, он созрел, как прыщ на ее левой груди, и быстро лопнул по причине огромной занятости хозяйки салона интимных стрижек. Чем мог обыкновенный труженик банковской сферы удивить женщину, столько повидавшую на своих сеансах интимной лоботомии — так она называла свое ноу-хау? К ней ходили все: глава управы, зампрефекта, и даже начальник УВД показывал ей свое причинное место. Это помогало ей по жизни. Она не позволяла Сергееву делать прическу в интересном месте — отсутствие порядка у него в штанах отвлекало ее от работы, где она железной рукой наводила этот самый порядок в штанах у представителей районной власти.

Встречи их были нечастыми, все было хорошо, но два телефона в обеих руках не позволяли Сергееву чувствовать во всей полноте ее жаркие объятия — не хватало ласки. Женщина без рук казалась ему извращением, а он был консерватором.

В разгар их романа у хозяйки салона скоропостижно умерла свекровь. Ей бы радоваться, но она загрустила и сказала Сергееву, что их отношения — грех, смерть свекрови — наказание за это, надо кончать и жить по совести.

Сергеев спорить не стал, совесть его не мучила, с тещей своей он дружил и знал, что она умрет от другой напасти. Тесть, ее муж, тоже был не подарок: у себя на фабрике вел себя как султан, несмотря на возраст и наличие трех внуков, а зять — не прямой родственник, и его поведение даже гадалки не берутся исправлять, не могут даже за большие деньги.

Ее звонок не удивил его, он лишь еще раз подтвердил теорию, что член человека может завести куда угодно.

Она пришла вся в слезах, в сапогах со стразами и собольем полушубке, телефонов у нее было уже три — один специальный для экстренной связи с детективным агентством, следившим за ее мужем, связавшимся с главным бухгалтером, тварью и матерью-одиночкой из Воронежа, решившей, что ее муж — легкая добыча.

Так-то оно так, но жена не лохиня, проследила по распечаткам разговоров, что зашло далеко, да так далеко, что еще пара месяцев — и можно будет увидеть хвост улетающего в воронежские просторы мужа.

Меры были самые жесткие, воронежская Венера (так звали главбуха) за день потеряла работу, регистрацию

и оказалась на вокзале с билетом в одну сторону.

Муж вечером раскаялся без психотропных средств и намеков предстать перед детьми на суд чести, раскололся и два раза дал слово, что больше не будет.

Негласное наблюдение зафиксировало несколько робких эсэмэс с текстом, что он больше не может, так как изобличен и провалил все явки, включая съемную квартиру на Юго-Западе, где они кувыркались. «Надо залечь на дно», — сообщил он своей радистке Кэт и просил не искать его до особого решения — он сам найдет ее, сейчас не время тчк.

«Денег и загранпаспортов надо подождать неопределенное время. С приветом, Юстас» (так они шутили с главбухом, играя в Штирлица).

Все это на Сергеева вывалила его прежняя пассия, пылая очами и бриллиантами.

Сергеев спросил, что он может для нее сделать в этой ситуации.

— Скажи как эксперт, — потребовала она, — он реально закончил этот роман, искренне раскаялся, не затаился ли изощренно?

Ну что можно сказать женщине в этой ситуации? Сергеев понимал: что бы он ни сказал, она не успокоится, будет следить, изводить себя до безумия и ничего хорошего не сделает. Он решил сначала выпить, взять паузу, как настоящий предсказатель, и принялся ворожить на останках ужина в рыбном ресторане, где они встретились.

Сергеев пил и закусывал, и каждая новая рюмка укрепляла в нем уверенность, что то, что реально происходит у бывшей пассии и ее мужа, — обычная семейная лабуда. У людей закончился ресурс удивления: ну муж, ну жена… Тайна закончилась.

У Сергеева весь вечер чесался язык напомнить об их скоротечном романе, где пострадавшей стороной тогда числился муж-аптекарь, но он знал, что свое никого не смущает, свое отмолено и забыто, и это дает право пострадавшей сегодня взывать к справедливости. Он твердо знал, что в любви нет справедливости — эта штука возможна, когда не любишь, а если страсть захлестывает, то тут все по хую, совесть в таких делах спит, а разум поступает не по закону, а по беспределу чувства.

Сергеев вытер губы, закурил и сказал жаждущей истины:

— Забудь, живи так, как будто ничего не было, удали эти файлы со всех носителей, живи с красной строки.

Он знал, что такие тухлые советы настоящие гадалки не дают, за них никто платить не будет. Но он сказал и увидел, что ждали другого. У всех свой путь, своя дорога, всё у каждого свое, и никто никому не может помочь. Эта фраза осталась у Сергеева на языке, он знал по себе, что это правда, вымученная им самим в бессонных ночах, когда он тоже не знал ответа на этот простой вопрос: «Почему?»