Моя жена, ее любовники и жертвы

Розова Яна

Борька поглядел на это добро, а потом зашел за домик – отлить. Когда-то за домиком был огород, наверное, соток в десять. У Борькиной бабки в деревне был примерно такой участок под картошку, и Борька хорошо запомнил его размеры: одну борозду копать сорок минут, а на участке их тридцать. Он работал на бабкином огороде вовсе не потому, что семья голодала. А просто отец считал, что физический труд его недоумку пойдет на пользу. И вот на том самом огороде Борька навеки разлюбил работу на земле.

Дальше рос махонький лесок, сквозь который легко проникал любопытный взгляд, а за леском угадывался дачный кооператив. В общем и

целом Андреев прудик не казался местом паломничества рыбаков и простых отдыхающих.

Поглазев по сторонам еще немного, Боб вернулся к друзьям.

Андрей суетился на веранде. Он уже успел достать кегу пива, само собой, самого дорогого сорта, какой можно было найти в буржуинском, разорительном для простого смертного супермаркете «КУБ». А также всякую гастрономически соблазнительную снедь: темно-красные и коричневые с желтоватыми глазками нарезки колбасы, белого, желтого и пятнистого сыра, несколько банок оливок, какие-то мудреные майонезные салаты, от одного вида которых Боб брезгливо скривился. Однажды он отравился таким салатом и с тех пор больше никогда в рот не брал это омерзительное месиво.

Мишка возился с удочками. Борька подошел к нему и присел рядом на корточки.

– Когда удить начнем? – поинтересовался он.

Мишка скосил на него глаза.

– Да хоть сейчас. Хочешь?

– Не-а, – хмыкнул Борька. – Я выпить хочу.

– А на фиг спрашиваешь?

– Беседу светскую поддерживаю.

Мишка глянул на него неодобрительно, но вдруг странно хихикнул.

– Ну, чего вы там? – Андрей звал их с веранды, покачивая в вытянутой руке бокал пива. – Мы пьем или расходимся?

Ни Борька, ни Мишка, ни сам Андрей уже не помнили, откуда это повелось: «Мы пьем или расходимся?», выражение было атавизмом какого-то анекдота, выполняющим роль гонга к пьянке. Мишка отложил удочку, двое друзей синхронно выпрямились и направились к третьему.

Когда Маринка окончила художественное училище и ей исполнилось двадцать один год, она начала понимать, что смерть ее родителей была не просто одноразовым горем, а долговременным, постепенно развивающимся несчастьем, которое, как какой-нибудь редкий цветок, распускается раз в несколько лет, в момент стечения подходящих обстоятельств.

Сейчас этот цветок распускался вновь. Проблема заключалась в бабушке, которая появилась в Маринкиной жизни как человек, который должен был о ней позаботиться, но вместо этого превратившийся в объект беспрерывной заботы для самой Маринки: ее надо было одевать, кормить, мыть, водить в туалет, а стоило оставить одну, старушка начинала истерить.

Каждый приступ бабушкиной истерики слышали жильцы целой половины дома. Если Маришки не было дома и она не давала больной прописанный доктором валиум, визг бабули мог длиться несколько часов. Откуда скорбная старушенция весом в сорок пять килограммов брала на это силы, не мог объяснить никто.

После каждого такого приступа Маринке приходилось выслушивать нотации соседей: как можно оставлять больного человека одного?! Маринка пыталась объяснить им, что ей надо учиться, работать, жить. Это никого не интересовало.

А положение становилось все более печальным. Те деньги, которые бабушка получила за свой дом, давно иссякли. Маринка хотела устроиться на работу, чтобы зарабатывать на жизнь себе и бабуле, но даже просто выйти из дому больше чем на пару часов не представлялось

возможным.

Буксовала и личная жизнь. Пару раз ее приглашал в кино Мишка, самый близкий друг Андрея и Борьки. Этот парень нравился Маринке все больше, только встречаться с ним (да и ни с кем другим) она никак не могла.

Маринка попыталась пристроить бабушку в дом престарелых, однако оказалось, что там нет мест. Ей намекнули на возможность сунуть взятку, но у Маринки едва хватало денег на хлеб. Эти деньги, кстати, давала ей тетя Аня, которая мучилась чувством вины за то, что не могла помочь Маринке с бабулей. Выносить истерики старой алкоголички тетя Аня не могла физически, более того, истеричность, как инфекция, заражала и ее саму. А еще она была нездорова, ее измучили приступы усталости, тягучие боли в боку. Тетя Аня боялась обследоваться, боялась даже рассказать о своем состоянии мужу и сыну.

Однажды, совершенно случайно, Маринка встретила во дворе тетю Наташу, маму Бориса Сыровацкого. Маринка поинтересовалась, как у него дела? Тетя Наташа рассказала, что сейчас сын учится в мореходном училище, но учиться ему не нравится и он собирается в армию, мечтает стать морским пехотинцем.

– А ты как? – спросила мама друга.

Маринка вдруг вспомнила, как Борька говорил, что мама у него – ништяковая. Она вспомнила свою мать, подумала, что, будь она жива, Маришка не оказалась бы в заложницах у бабулиных истерик. Не сдержав слез, девушка рассказала, как невыносимо ее существование, ей не на что жить, а из-за бабушки работать она не может. Тетя Наташа повздыхала, покачала головой, а после предложила подруге сына подработать уборщицей в вендиспансере.

Уйти из дома на пару часов утром и на пару – вечером было вполне реально. И хотя зарплата уборщицы была мизерной, Маринка с радостью приняла это предложение.

Уже через неделю она взялась за швабру и ведро. Ей доверили небольшие вестибюли и туалеты на трех этажах плюс двадцать тесных кабинетов. В стационаре, процедурках и пищеблоке работали другие уборщицы.

На выполнение своих обязанностей она тратила час утром и столько же – вечером. А после работы Маринка получала бонус – перекур с дежурными медсестрами. Это были молодые девушки, студентки медицинского училища. С ними намучавшейся от одиночества Маришке было необыкновенно весело, особенно когда они рассказывали о пациентах вендиспансера разные смешные истории. Как они реагируют, узнав, что подхватили в отпуске триппер, как переносят лечение, как мужчины заигрывают с персоналом, словно забывая, что девушки помогают им избавляться от отвратительных заболеваний, передающихся – ну надо же! – половым путем.

Однажды вечером, после такого перекура, она возвращалась домой. Был холодный март, со снегопадом, ветрами и прочими несезонными зимними радостями. В такой погоде не было ничего аномального. Весна в Гродине не имела привычки начинаться согласно календарю, впрочем, как и другие сезоны.

Пытаясь просчитать, выдержат ли остаток холодов ее зимние сапоги, верой и правдой отслужившие уже три года бессменно, Маринка свернула в арку своего дома. И там чуть не столкнулась с парнем, в руку которого вцепилась светловолосая девушка в красном пальто. Мельком глянув на нее исподлобья, Маринка грустно вздохнула – не было сомнений, что эту девицу никогда не мучили размышления о зимней обуви.