Моя жизнь и мои успехи
Шрифт:
Восемь лет спустя после этого я отказался от участия в оперетте “Страна улыбок” в Запад-ном Берлине. Предлагалось спеть сто спектак¬лей, проведя практически много месяцев вдали от оперы именно тогда, когда после автомо¬бильной катастрофы мне следовало как мож¬но скорее вернуться в “свой мир”.
Мои поездки в ФРГ и Австрию я отношу к числу прекраснейших воспоминаний. Лервое мое выступление состоялось в Западном… Берлине» в 1960 году на концерте, который транслировался по системе Евровидения, На генеральной репе¬тиции я запел сразу в полный голос, чем всех поверг в изумление. На следующий день
Но в 1957 году в Вене мною был установлен личный рекорд. Я пел “Отелло” в “Штаатсо-пер” с фон Караяном. Объявленные на афишах имена великого дирижера и не менее крупных солистов превратили спектакль в историческое событие. Перед кассами театра образовались длинные очереди. Люди принесли с собой рэскладушки, стопы, шахматы, игральные карты, тран¬зисторные приемники, бутерброды и, разумеется, пиво. Грандиозный бивуак перед театром просу¬ществовал два дня. Там спали, и ели, и сменяли друг друга на дежурстве в очереди, чтобы только не упустить возможность побывать на спектакле. Я уверен, что эти люди не напрасно потратили и время и деньги. Когда после финала закрылся занавес, нас вызывали 57 раз. Солисты, дирижер, остальные певцы только и делали, что выходили на сцену, кланялись и уходили, чтобы тут же снова появиться. Величайший, незабываемый триумф.
Позволю себе похвастать еще одним своим уникальным триумфом, состоявшимся в фев¬рале 1959 года как раз после моего плавания через Тихий океан по “медвежьему маршруту” на корабле с гвоздями и взрывчаткой. Случилось так, что японский микадо в сопровождении всей своей императорской семьи впервые в истории покинул дворец, чтобы присутствовать на “запад¬ном спектакле” в городском театре.
Ну что еще можно рассказать? Когда я огля¬дываюсь назад, моя оперная карьера представля¬ется мне достаточно легкой, без драм и особых накладок. Я все время шел только вверх, вплоть до последнего выступления в “Салль Плейель”, и в определенной мере именно так оно и было. А скольким именно я обязан, с одной стороны, своему естественному таланту и, с другой, ду¬шевной силе моей жены Рины, благодаря кото¬рой я смог преодолеть всяческие препятствия и спады — сказать не могу. По-моему, все, что влияет на жизнь человека, его успехи или неу¬дачи, зависит от ряда больших и малых факторов, ни один из которых сам по себе не является решающим. Некоторые из факторов такого ро¬да мне нередко удавалось усилием воли превра¬щать из отрицательных в положительные. Немало недругов в театре я склонил на свою сторону. Мне кажется, я сумел отыскать новые параметры музыкальной выразительности, которые про-существуют достаточно долго, так как своим голосом я не мог, да и не хотел, имитировать кого бы то ни было.
Мне довелось за сорок лет деятельности — включая и два года учебы в Риме —познакомиться с большим количеством авторов, дирижеров, преподавателей, певцов. Пришлось встречаться и со многими из великих мира сего. Помню Де Га-спери, веселого и непринужденного, который оказывал
Я мог бы продолжать до бесконечности. Един¬ственное, о чем вспоминаю без особого востор¬га, — это нервное напряжение и жара во время грамзаписей. Летом в “Санта-Чечилия” без вся¬ких кондиционеров мы записывали для фирмы “Decca”. Тот, кто мог увидеть меня, взмокшего, в майке, ни за что не узнал бы во мне того же самого исполнителя, который поет эти оперы на сцене в роскошных костюмах. Записи были труд¬ным делом и, по-моему, давали весьма скуд¬ное представление о возможностях оперного исполнителя. Я согласен с Коллодином, кри¬тиком журнала “Хай-Фай мэгэзин” из Нью-Йор¬ка, который сказал: “Дель Монако недостаточ¬но слышать, его нужно видеть”. Ведь опера не только музыкальный, но и сугубо театральный жанр, и ев прелесть рождается именно в чудесном равновесии обеих частей. Никто — ни режиссер, ни дирижер — не должен стремиться к превос¬ходству. Синтез обеих сторон следует искать именно в певце, поскольку он один воплощает в жизнь два нередко противоположных стрем¬ления.
Все же пластинки хранят память о творчест¬ве. Когда опускается осень на поля вокруг Лан-чениго, я в своем кабинете с помощью пласти¬нок вновь переживаю некоторые из самых глав¬ных эпизодов того, что было моей замечательной творческой жизнью. Вспоминаю голоса других исполнителей. Всегда с большой охотой слушаю Кал л ас и ее соперницу былых времен Ренату Тебальди. Или же великих певцов более отдален¬ного прошлого, таких, как Беньямино Джильи.
С оперным и театральным миром у меня теперь не много связей. Прошло шесть лет с тех пор, как я покинул сцену, но мне еще при¬сылают приглашения.
Японцы, например, каждый год приглашают меня в Токио. У меня с ними с самого начала воз¬никла естественная взаимная симпатия, перешаг¬нувшая границы отношений, какие обычно устанавливаются между артистом-гастролером и его импресарио.
Все крупнейшие театры Соединенных Шта¬тов — “Метрополитен-Опера”, “Уор Мемориал” в Сан-Франциско, оперные театры Чикаго и Хьюс¬тона — приглашали меня в качестве почетного гостя на юбилеи театров и менеджеров.
Недавно я получил приглашение от Централь¬ной Консерватории Пекина с просьбой про¬вести курс уроков и лекций. Что касается Рос¬сии, то сам маэстро Шостакович нередко присы¬лал мне телеграммы с приглашением принять участие в жюри конкурса имени Чайковского.
Концертом в парижском “Салль Плейель” и еще одним - по французскому телевидению, - а также несколькими спектаклями “Паяцев” в венской “Штаатсопер”, под рукоплескания печа¬ти и публики, добрым словом отозвавшихся о неповторимом голосе Марко Дель Монако, завершился в 1975 году мой удивительный творческий путь.