Моя жизнь. Мои современники
Шрифт:
Все эти соображения побудили меня порвать с партией социал-демократов и приобщиться к движению, начатому Союзом Освобождения. Зимой 1903 года я был вызван в Петербург, чтобы принять участие в заседаниях съезда представителей Союза Освобождения. Кажется, это был первый формальный съезд Союза, а раньше происходили лишь совещания организаторов в России и за границей. Съезд происходил, конечно, конспиративно, на квартире профессора Лутугина, которую он занимал в здании Горного института. Принимало в нем участие человек тридцать петербуржцев, москвичей и провинциалов. Помню, что председательствовал князь Павел Долгоруков, а из присутствовавших кроме него припоминаю кн. Петра Дм. Долгорукова, кн. Д. И. Шаховского, Н. Н. Львова, З. Т. Френкеля, Е. Д. Кускову, В. Я. Богучарского, Н. Ф. Анненского, А. В. Пешехонова, Н. Д. Соколова, Н. Н. Ковалевского. Были еще и другие видные общественные деятели, но после этого я принимал участие в стольких аналогичных совещаниях, что память моя отказывается связывать их с определенными участниками. Кроме того, тогда я еще многих видел в первый раз и не знал их в лицо. Совершенно так же изгладилось из моей
Весной 1903 года я представил на экстренное земское собрание план дальнейших статистических работ, в котором предусматривалось, между прочим, производство подворной переписи крестьянского населения, результаты которой по двум обследованным уездам были отпечатаны в статистических сборниках. С возражениями против моего плана выступил председатель управы С. Н. Маслов, доказывавший, что оценочные работы можно произвести и без сплошной подворной переписи. По существу он был прав. Конечно, для оценки недвижимых имуществ сплошная подворная перепись дает много существенных материалов, но возможно обойтись и без нее. Против этого я и не спорил. Не прав он был только в предположении, что без подворной переписи оценка земель обойдется значительно дешевле и будет закончена гораздо скорее. В споре между председателем управы и заведующим статистическим бюро собрание, конечно, поддержало первого, мой проект дальнейших работ был отвергнут, а я, сделав отсюда логический вывод, подал заявление об уходе со службы из орловского губернского земства. Результат для орловского земства был печальный: после моего ухода никто из опытных статистиков не хотел браться за работу по указанной программе. В конце концов кого-то нашли, но дело затянулось, и, насколько мне известно, оценка недвижимых имуществ Орловской губернии так и не была закончена ко времени революции 1917 года.
Глава 13
В таврическом земстве
(1903–1905)
Ялтинское земство и председатель управы по назначению Рыбицкий. Свержение Рыбицкого. Председатель ялтинской управы В. К. Винберг и его кипучая деятельность. Бессменный член управы А. М. Дмитревский. Гласный ялтинской управы А. Е. Голубев и его жена Н. И. Голубева, бывшая Суслова. Таврическое губернское земское собрание, его состав и его обычаи. Влиятельные старики — В. К. Винберг, Новиков, Рыков и Колчаков. Видный гласный С. С. Крым. Политическая аморфность губернского собрания. Гласные татары. Татарское дворянство. Особенности внешнего вида и общественной жизни народов Крыма. Демократический уклад местного общества. Таврическая губернская земская управа и ее председатель Я. Т. Харченко. Член управы М. К. Мурзаев. Оживление и расширение работы губернского земства. Съезд земцев в Петербурге по страховому делу, закончившийся арестом одного из его членов.
Летом 1903 года я переселился с семьей на южный берег Крыма, где у моего тестя, В. К. Винберга, было виноградное имение, а у меня небольшой участок, на котором только что я воздвиг собственную дачу. Со времени моей женитьбы я каждый год проводил около месяца на южном берегу Крыма, а моя разраставшаяся семья жила там каждое лето. Теперь же мы окончательно становились постоянными жителями Крыма, тем более, что я собирался баллотироваться там в земские гласные и сделаться местным земским деятелем. Летом я хорошо отдохнул от семилетней работы в земской статистике, а осенью был последовательно избран гласным Ялтинского уезда, губернским гласным и членом губернской земской управы. 1903 год был для ялтинского уездного земства годом резкого перелома, ибо в этом году правительство удовлетворило наконец давнишнее ходатайство губернского земства и провело через Государственный Совет местный закон о понижении избирательного ценза в приморской полосе. Раньше полный ценз был установлен для всего уезда в 150 десятин. Если принять во внимание, что десятина земли на южном берегу стоила от 4-х до 10-ти и более тысяч, то полным цензом обладали лишь десятка полтора земельных магнатов-миллионеров, из которых большинство принадлежало либо к царской фамилии, либо к высшим придворным кругам, и не являлось на земские выборы. На съезды мелких землевладельцев-дворян тоже почти никто не являлся. Большинство из них состояли владельцами мелких участков и почти не имели никаких шансов попасть в гласные, ибо, собравшись в числе 50–100 человек, они могли составить лишь два-три ценза, а следовательно избрать 2–3-х выборщиков на избирательное собрание полноцензовых владельцев. Поэтому на избирательном собрании землевладельцев-дворян большей частью выборов не происходило, а все присутствовавшие объявляли себя гласными. Иногда получался даже недобор гласных по дворянской курии. А так как по не дворянским куриям в гласные проходили почти одни татары, из которых добрая половина была по-русски неграмотна, то ялтинское земство, со времени уничтожения всесословных выборов, с трудом могло найти в своем составе лиц, желающих баллотироваться на должности председателя и членов управы и сколько-нибудь для этого пригодных. Должности эти оставались вакантными и, как в таких случаях полагалось по закону, замещались лицами по назначению от правительства.
Председателем ялтинской земской управы уже несколько трехлетий назначался некий Рыбицкий. Это был красивый, изящный старик, некогда богатый, но прокутивший все свое состояние. Вращался он в кругах ялтинской аристократии, где «le beau Ribitzky» считался веселым и остроумным собеседником, особенно в обществе дам, за которыми он умел ухаживать. Сумел он втереться и в ливадийские придворные круги. И вот, когда Рыбицкий прожил последнюю копейку своего состояния, его придворные друзья решили его «устроить» и добились от министра внутренних дел назначения его председателем земской управы. Рыбицкий так и смотрел на свою земскую службу, как
Во главе оппозиции Рыбицкому в земских собраниях стояли два всеми уважаемых старика — мой тесть, В. К. Винберг, снова вернувшийся к земской деятельности после вынужденного перерыва ее из-за составления им в 1881 году конституционного адреса Александру III, и бывший профессор Казанского университета A. Е. Голубев. В. К. Винберг, в высшей степени деликатный и корректный человек, вел борьбу с Рыбицким в строго парламентских формах, а Голубев совершенно не стеснялся в личных выпадах против председателя управы, называя его «этот господин» и квалифицируя его действия вполне откровенными эпитетами: «форменное надувательство», «жульнические приемы», «беззастенчивая наглость» и т. п. Все эти комплименты Рыбицкий слушал с мирной улыбкой, говорившей: «болтай себе, старик, вволю, все равно не сковырнешь меня с насиженного места».
В год моего избрания гласным ялтинского земства, благодаря понижению избирательного ценза, все стало по-иному. На избирательном собрании, ставшем сразу довольно многочисленным, нам удалось забаллотировать всех сторонников Рыбицкого и провести в гласные новых людей, по преимуществу прогрессивного направления. Собрание было бурное. Рыбицкий в первый раз почувствовал непрочность своего положения и на целый ряд предъявленных обвинений отвечал бессвязными оправданиями, как школьник, не приготовивший урока.
Собрание закончилось избранием в председатели В. К. Винберга. Рыбицкий надеялся, что губернатор его не утвердит, но ошибся. В это время таврическим губернатором только что был назначен B. Ф. Трепов. Он был известен своими правыми взглядами, но, как умный человек, не хотел начинать свою службу в губернии мелкой борьбой с местным земством, в особенности в Ялте, рядом с царской резиденцией. Он отлично понимал, что старый, опытный земец Винберг приведет в порядок запушенное Рыбицким земское хозяйство, а сам, сильный придворными связями, не боялся упреков в утверждении опального земца. В. К. Винберг был утвержден, и ялтинское земство вступило в период своего расцвета. 9 лет, до своего избрания членом четвертой Государственной Думы, этот замечательный старик работал с утра до ночи над управскими делами, объезжая строившиеся больницы и школы, вникал во все организационные и технические мелочи. Строились новые школы и больницы, учреждена была делавшая большие обороты касса мелкого кредита, найдены новые источники обложения путем переоценки недвижимых имуществ и т. д. Словом, через 9 лет Ялтинский уезд нельзя было узнать.
Выше я дал подробную характеристику В. К. Винберга и его земской деятельности, а потому перехожу к характеристике других ялтинских земцев.
Из деятелей ялтинского земства я хочу сказать несколько слов о двух примечательных и несомненно выдающихся людях — об А. М. Дмитревском и об упоминавшемся уже А. Е. Голубеве.
А. М. Дмитревский до своего переезда в Ялту служил на государственной службе. Тяжко заболев, он по совету врачей переехал на жительство в Ялту и, нуждаясь в заработке, поступил на земскую службу мелким служащим. Рыбицкий, сам не способный к какой бы то ни было работе, сумел, однако, оценить по достоинству этого широко образованного и исключительно трудоспособного человека, и скоро Дмитревский сделался в управе главной и единственной рабочей силой. На много лет он сросся с ялтинским земством и сделался одним из самых видных его деятелей и помощников В. К. Винберга. Это был необыкновенно оригинальный человек. Невзрачный на вид, преждевременно полысевший, с бледным каменным лицом, окаймленным рыжеватой бородой, с маленькими белесоватыми глазками, как-то равнодушно смотревшими через золотые очки, он всегда был внешне спокоен среди кипевших вокруг страстей и молчалив, а когда говорил, то исключительно по делу, которое он досконально знал. Голос его звучал каким-то каменным звуком, гармонировавшим с его каменным лицом. И только изредка, если ему приходилось защищать любимое дело от нападок оппонентов, он, не меняя каменных модуляций голоса, отпускал по отношению к противникам едва уловимо саркастическое замечание, которое совершенно уничтожало их аргументы. Жил он жизнью аскета. Ходил всегда в одном и том же коричневом пиджаке, не признавал никаких развлечений и никого не пускал в тайники своей замкнутой души, в которой, однако, все чувствовали присутствие нежной, греющей доброты. Он был болен всевозможными болезнями, часто говорил мне, что жить ему осталось немного, и остаток своей жизни посвятил своему любимому делу — народному образованию. Хорошо осведомленный в педагогических вопросах, он был главным руководителем народного просвещения в Ялтинском уезде, но скромно и конфузливо отклонял от себя всякое внешнее доказательство своей крупной роли, прячась за спины других.
Не помню уже, почему он ушел из ялтинского земства во время революции и стал заведующим народным образованием города Симферополя. Сколько его ни уговаривали занять более ответственный пост, соответствующий его знаниям и дарованиям, — он упорно от этого отказывался, ссылаясь на свои скромные силы и болезнь. С тех пор теперь прошло 20–30 лет. Большинство из людей, с которыми мне пришлось иметь дело в Крыму, давно уже покоятся в могилах, а об Дмитревском я еще недавно слышал. Он и под большевиками остался работать в Крыму над своим излюбленным делом. И я ясно представляю себе, как он обезоруживал полуграмотное начальство своей мерной каменной речью с неуловимыми сарказмами.