Моя жизнь. Мои современники

Оболенский Владимир Андреевич

Пришлые люди, поселяясь в Крыму, невольно заинтересовывались местной жизнью, проникались местными интересами и начинали чувствовать себя крымцами. Этому содействовало, конечно, южное солнце и красота окружающей природы. Так случилось и со мною. Псков и Орел, в которых я прожил несколько лет, остались мне чужими, а блестевший на солнце белизной домов и утопающий в зелени Симферополь сделался мне близким, таким же близким, как Петербург, в котором я родился и учился.

В земской управе я сразу попал на большую и интересную работу. Таврическое губернское земство, несмотря на то, что Таврическая губерния была одной из богатейших губерний в России, принадлежало к числу наиболее отсталых. Оно содержало, конечно, больницу, психиатрическую лечебницу и приют для подкидышей, — учреждения, доставшиеся ему от Приказа общественного призрения, но кроме этих обычных для каждой губернии учреждений оно основало только два крупных дела: имевшую всероссийскую известность Сакскую грязелечебницу, основанную в 70-х годах, и ветеринарную лабораторию, вырабатывавшую вакцины против разных эпизоотий. Дорожное и страховое дело было поставлено слабо, не существовало ни губернской агрономии и санитарии, ни отдела по народному образованию. Оценочно-статистические работы велись, как и в других земствах, за счет казенной субсидии. Главная работа сосредотачивалась в уездах.

Тем не менее собрание 1903 года решило несколько оживить деятельность губернского земства. Намечалась реорганизация страхового дела, основание печатного органа для разработки земских вопросов и

реформа эмеритальной кассы служащих, поставленной явно убыточно. Это и было причиной того, что в помощь прежнему составу управы было избрано два новых члена — М. К. Мурзаев и я. Состав управы, в который мы вошли, был такой же серый и тусклый, как и земское собрание, его выбравшее. Один из членов управы, М. Е. Серебряков, был занят исключительно двумя больницами, где дело шло по трафарету. Другой, В. В. Конради, добрейший и милейший человек, сидел у кассы, а так как за деньгами приходили всевозможные люди — служащие, поставщики, подрядчики и пр., то его кабинет сделался чем-то вроде клуба, в котором обсуждались всякие вопросы местной жизни и общей политики, сообщались новости, городские сплетни… В. В. Конради был весьма радикально настроен, и нередко можно было услышать в его кабинете самые резкие суждения. В управских заседаниях он тоже больше всех кипятился и кричал, но никакого влияния не имел, ибо ни к какому делу был органически неспособен. Председатель управы Я. П. Харченко был умным и дельным человеком. До моего и М. К. Мурзаева появления в управской коллегии, он был единственным руководителем всего дела, ибо совершенно не считался с мнениями своих коллег. Земское дело он любил и знал превосходно. Был он сыном крестьянина Бердянского уезда, окончил учительскую семинарию и несколько лет состоял сельским учителем. Потом, выбранный членом бердянской земской управы, он проявил большую деловитость и вскоре стал ее председателем и гласным губернского земства по должности. Создав себе без связей и протекции крупное общественное положение, он очень им дорожил, тем более, что жалование получал по тому времени огромное: 7000 рублей в год. Если не ошибаюсь, таких больших окладов не существовало в других земских губерниях. Понимая, что ему, как крестьянину, не имеющему даже среднего образования, закрыта всякая дальнейшая карьера, он все усилия употреблял, чтобы удержаться на своем посту. Поэтому, и сделавшись председателем управы, он старался держаться линии большинства собрания, избегая проявлять инициативу. С мужицкой хитростью умел, если это было нужно, говорить верноподданнические слова, но в частных беседах высказывал либеральные суждения и со скрытой ненавистью относился к привилегированному сословию. Со всеми губернаторами поддерживал лучшие отношения, что не помешало ему, однако, на первом общеземском съезде 1904 года присоединиться к большинству конституционалистов. Думаю, что он тогда был искренен, а может быть просто остался верен своей тактике — идти всегда вместе с большинством. Так, лавируя между разными земскими течениями, между администрацией, земством и третьим элементом, заводя нужные связи и знакомства и постепенно богатея, ибо, при скромных потребностях, он не мог тратить огромного жалования, которое получал, никем особенно не любимый, но всем удобный, спокойный и деловитый, Харченко был бессменным председателем таврической губернской земской управы в течение 17-ти лет. Вероятно, так и умер бы на своем посту, если бы не произошла революция. К ее требованиям, при всей его гибкости, он приспособиться не умел. Слишком крепко врос в быт разрушенного ею мира. И был свергнут со своего поста.

В управской коллегии я особенно близко сошелся с М. К. Мурзаевым. Он так же, как и я, начал свою службу земским статистиком, но затем перешел в адвокатуру и много лет был присяжным поверенным в Мелитополе. Был он еще молодым человеком, но тяжелая болезнь (язва желудка) его преждевременно состарила физически и духовно. Когда-то он увлекался социализмом, но практическая жизнь увела его от идеалов молодости, и, когда я познакомился с ним, он причислял себя к умеренным либералам. К моему еще молодому радикализму Мурзаев относился с душевной симпатией и старческой покровительственной иронией, но иногда его южная армянская кровь брала верх над болезнью. Тогда его красивые, печальные глаза зажигались огнем борьбы и негодования, и в такие минуты он способен был на большую политическую активность и даже на самопожертвование. Мы с Мурзаевым являлись в затхлой атмосфере губернской управы, руководимой Я. Т. Харченко, как бы двумя бродильными грибками. Помню один принципиальный спор между нами и им, ясно определивший наши земские позиции.

По нашему мнению, управа, непосредственно руководящая земским делом, должна вести за собой собрание, а не только исполнять его волю. Харченко держался диаметрально противоположного мнения. Он категорически заявил, что считает себя «слугою собрания» и в своей работе исключительно руководится мнениями его большинства. Понятно, что при таком взгляде на земскую работу председателя губернская управа постепенно превратилась в скучную канцелярию, деловито и толково им управляемую. Управа не вносила никаких новых предложений, и доклады ее были по преимуществу деловыми отчетами об исполнении постановлений собрания. Эти доклады, скучные и стереотипные, писались секретарем или бухгалтером и лишь подписывались председателем и членами управы. Из всего ее пятичленного состава только мы с М. К. Мурзаевым возбуждали новые вопросы и собственноручно составляли доклады, в частности, страховое дело, которое попало в мое заведование, находилось в совершенно примитивном состоянии. Обязательное страхование шло по давно установленному трафарету, а добровольное совершенно не развивалось, предоставляя широкое поле деятельности частным страховым обществам. В управе не было даже страхового отдела, а был лишь так называемый «страховой стол», управляемый одним служащим, глубоким стариком, страдавшим периодическими запоями. Запои не мешали ему являться на службу и добросовестно вписывать красивым почерком в страховые полисы все, что полагалось. Его ненормальное состояние проявлялось лишь в том, что, составивши полис, он откладывал перо и начинал дуть на чернильницу и махать над нею рукой, отгоняя назойливых чертиков, ему надоедавших. За страховое дело я принялся вплотную и провел на первом же земском собрании его полную реорганизацию на тех основах, которые уже давно вошли в жизнь во всей земской России. Другим моим достижением было создание губернского отдела народного образования, которого прежде не существовало. Завел школьную статистику, разработал план школьной сети для всеобщего обучения, учредил школьный музей и музей учебных пособий, которым впоследствии пользовались не только земские и городские школы, но и средние учебные заведения. Учредить отдел народного образования в таврическом земстве с его духом уездного сепаратизма было не легко. В каждом новом начинании губернского земства гласные видели посягательство на уездную самостоятельность. Поэтому мне приходилось идти в намеченном направлении медленно и осторожно. Все же, покинув через два года свою земскую службу, я оставил в управе приглашенного мною специалиста по школьному делу, упоминавшегося уже раньше П. А. Блинова. С чувством большого удовлетворения, вернувшись к земской работе через 14 лет в качестве председателя управы, я застал свое скромное начинание в виде большого дела, глубоко вошедшего в земскую жизнь. Так же разрослось и усовершенствовалось страховое дело, во главе которого вместо старика, ловившего чертиков, стоял опытный страховой специалист. Революция разрушила плоды многолетней земской работы, но я все-таки надеюсь, что какая-нибудь крупица, внесенная мною, уцелела и до сей поры.

В период моего заведования страховым делом, по инициативе министерства внутренних дел был созван в Петербурге съезд представителей земств для обсуждения вопроса об образовании земского союза

перестрахования пожарных рисков. Правительство тогда не разрешало не только земских съездов, но даже каких бы то ни было общеземских экономических организаций. Так, например, оно долго тормозило инициативу орловского земства о создании на совместные средства с земствами соседних губерний центрального склада с.-х. орудий. Однако развитие страхового дела шло столь быстрыми шагами, что бороться против естественного стремления земств к объединению для перестрахования более крупных рисков было уже даже с точки зрения правительства явной бессмыслицей. Ибо перед земствами ставилась дилемма — либо принимать на страх крупные имущества, рискуя, в случае пожара, полным банкротством, либо предоставлять это страхование частным обществам, сокращая этим обороты своих капиталов. И то и другое не могло входить в виды правительства. Поэтому министр внутренних дел Плеве решил в этом вопросе пойти навстречу ходатайствам, но так, чтобы земский перестраховочный союз был организован при министерстве внутренних дел, которое получало бы возможность следить за его деятельностью. Министерство разработало проект устава перестраховочного союза и созвало съезд представителей земств для его обсуждения. Упоминаю об этом съезде, ибо на нем произошел эпизод, мелкий, но весьма характерный для режима, существовавшего в России до революции 1905 года. Таврическая земская управа командировала на съезд меня. От других земств съехались также члены управ, руководившие страховым делом, из третьего элемента. Незадолго перед тем Плеве произвел разгром тверской губернской земской управы. Не утвердив выборного состава управы, он назначил председателем ее Штюрмера, приобретшего впоследствии столь печальную известность, а членами — нескольких тверских дворян крайне правого направления. Тверской coup d’'etat имел последствием уход со службы целого ряда служащих тверского земства, а в их числе и заведующего страховым отделом Юрлова. Конфликт между правительством и земством взволновал широкие общественные круги, а служащие других земств объявили вакантные места в тверской губернской управе под бойкотом. Тем не менее нашлись штрейкбрехеры, соблазнившиеся хорошими окладами и предстоявшей карьерой, что сулило им покровительство всемогущего министра внутренних дел.

Вот один из таких штрейкбрехеров со своим «правительственным» членом управы и приехал к нам на страховой съезд. На первом общем собрании никто к ним не подходил, никто не знакомился с ними, и они чувствовали себя, вероятно, весьма неуютно… На следующий день все члены съезда разошлись по подготовительным комиссиям. Оказавшись в одной комиссии с моим бывшим псковским сослуживцем Н. Ф. Лопатиным, приехавшим на съезд от псковского земства, тверской штрейкбрехер подошел к нему знакомиться и протянул руку. Но Лопатин отказался ее пожать. Инцидент прошел незамеченным, ибо ставленник Штюрмера не счел нужным реагировать на нанесенное ему оскорбление. Но, спокойно просидев на заседании, он побежал жаловаться начальству. А далее произошло следующее: собравшись в этот день на товарищеский обед в Европейской гостинице, съехавшиеся в Петербург земцы, участники страхового съезда, узнали, что Н. Ф. Лопатин вызван в министерство внутренних дел для объяснения по поводу происшедшего инцидента. Это известие нас взволновало. Конечно, выходка Лопатина была груба, но грубость эта имела личный характер, и вмешательство министерства в это дело казалось совершенной нелепостью. Между тем оно могло иметь неприятные последствия для съезда, и земцы чувствовали себя обязанными как-то на него реагировать. Прежде всего нужно было повидать Лопатина и узнать от него о разговоре, который он имел в министерстве внутренних дел. Но никто не знал его адреса. Поэтому мы решили немедленно послать к подъезду министерства двух лиц, которые дождались бы там выхода Лопатина и привели его в Европейскую гостиницу. Миссия эта была возложена на меня и на Ф. А. Головина (будущего председателя 2-ой Думы).

Погода была скверная — типичная петербургская зимняя слякоть. С поднятыми воротниками под пронзительным ветром и хлопьями мокрого снега, мы с Головиным бродили возле министерского подъезда, но Лопатин не появлялся. Не понимая, в чем дело, мы вернулись в Европейскую гостиницу и застали наших товарищей земцев в крайнем возбуждении. Им только что дали знать, что Лопатина в министерстве внутренних дел арестовали и через другой подъезд отправили в дом предварительного заключения.

Двух мнений по поводу этого совершенно дикого ареста не могло быть. Посадить человека в тюрьму за неподачу руки! Такой разнузданный произвол власти даже при режиме Плеве казался чудовищным. Мы должны были протестовать. Но как?

И сейчас же за недоконченным обедом возникли между земцами бурные прения. Более левые из нас (и я в том числе) настаивали на немедленном прекращении съезда, сделав заявление Плеве, что в таких условиях мы отказываемся продолжать занятия. Но возобладало мнение умеренного большинства. Решили послать депутацию к Плеве и настаивать на освобождении Лопатина, не предрешая вопроса о заседаниях съезда. Депутация во главе с председателем московской губернской земской управы Д. Н. Шиповым посетила Плеве, который согласился освободить Лопатина, но с тем, чтобы он больше в заседаниях съезда участия не принимал. Съезд продолжался, но само собой разумеется, что происшедший эпизод не мог не отразиться не только на самочувствии его участников, но и на их деловой работе.

Глава 14

Японская война и земское движение

(1904–1905)

Начало Японской войны. Пораженческие настроения русской интеллигенции. Земские объединения. Совещания председателей губернских управ. Общеземский союз помощи больным и раненым воинам с кн. Г. Е. Львовым во главе. Шиповская «Беседа». Съезды земцев-конституционалистов. Убийство Плеве и «весна» кн. Святополк-Мирского. Последнее лею перед революцией в имении моего тестя Саяни. Подгоювка общеземского съезда в Петербурге 6-го ноября 1904 г. Союз Освобождения организует «банкетное» движение, а земцы-конституционалисты — политические выступления земских собраний. Крым опаздывает. Адрес черниговского земства и приветствие Муханову, за которое мы с М. К. Мурзаевым уволены с должностей членов таврической земской управы. Мы с М. К. Мурзаевым, Л. С. Заком и В. А. Могилевским раскачиваем революцию в Симферополе. Попытки привлечь к политическим выступлениям симферопольских «нотаблей». Таврическое губернское земское собрание посылает государю адрес с конституционными пожеланиями. Первый политический митинг в Симферополе. Мы с Л. К. Заком составляем приветствия политического характера от симферопольцев всем происходившим в сюлицах профессиональным съездам. Политические платформы Союза Освобождения и земцев-конституционалистов. Мои поездки в Москву на земские съезды. Политические группировки съездов. Майский земский съезд, пославший депутацию к Николаю II. Польский вопрос на съезде. Врублевский. Спор Гучкова с Милюковым. Булыги некая Дума и переговоры Витте с земцами об образовании смешанного министерства. Квартира на Малой Бронной и семья Мороз.

В первую зиму моего пребывания в Симферополе началась Японская война. Теперь из целого ряда мемуаров, в особенности из мемуаров графа Витте, мы знаем все подробности авантюры с концессиями на реке Ялу, из-за которой началась злосчастная война. Тогда об этой авантюре ходили лишь темные слухи, и то больше в кругах столичного общества, с которыми я был связан через Союз Освобождения, для большинства же провинциальной интеллигенции война эта являлась непонятной неожиданностью. Постепенно, однако, столичные слухи сделались всеобщим достоянием. Говорили, что Витте был решительным противником агрессивной политики России на Дальнем Востоке, а Плеве — ее сторонником, что именно Плеве настаивал на твердой политике по отношению к Японии, рассчитывая, что победоносная война, связанная с ростом шовинистических настроений в обществе, поможет ему в борьбе со все увеличивавшимся революционным движением. Само собой разумеется, что все эти слухи делали войну в глазах подавляющего большинства левой интеллигенции крайне непопулярной.