Моя жизнь. Встречи с Есениным
Шрифт:
На стимере «Париж» Дункан и Есенин прибыли в Америку, но сразу сойти им на берег не удалось. Иммиграционный инспектор заявил, что ночь они должны провести в своей каюте, а утром проследовать на Эллис-Айленд («Остров слез») для проверки. Инспектор воздержался от каких бы то ни было объяснений и лишь случайно проговорился, что действует согласно инструкции из Вашингтона.
Дункан в белой фетровой шляпе, в красных, «русских», сапожках и в длинном плаще стояла под руку с Есениным на палубе, окруженная толпой пробравшихся сюда репортеров.
Есенин, заготовивший целую речь,
Американские журналисты остались верны себе: они наперебой задавали Дункан нелепые вопросы об ее танцах, о Москве, о Есенине, о визах, об отношении к американцам, и даже — «как она выглядит, когда танцует». На это Айседора резонно ответила, что она не может этого сказать, ибо никогда не видела себя танцующей.
Обращаясь через головы репортеров к американцам, она сказала:
— Они задержали нас только потому, что мы приехали из Москвы, хотя американский консул в Париже, завизировавший наши паспорта, заверил нас, что никаких препятствий к въезду теперь не будет!
В то время как Есенин и Дункан сидели в своей каюте с перспективой очутиться утром на Эллис-Айленде, «Таймс» писала:
«Айседора Дункан задержана на Эллис-Айленде! Боги могут смеяться! Айседора Дункан, которой мир обязан созданием нового искусства танца, — зачислена в опаснейшие иммигранты!»
Утром стало известно, что от департамента труда, которому подчинялось иммиграционное бюро, не исходило никаких приказаний. Дункан и Есенину заявили, что приказ был дан министерством юстиции — «ввиду долгого пребывания Айседоры Дункан в Советской России». Подозревали, что она, «оказывая дружескую услугу Советскому правительству, привезла в Америку какие-то документы».
Про Эллис-Айленд Есенин писал после приезда из США в статье «Железный Миргород» в «Известиях»: «…когда мы сели на скамьи, из боковой двери вышел тучный, с круглой головой господин, волосы которого были вздернуты со лба челкой кверху и почему-то напоминали мне рисунки Пичугина в сытинском издании Гоголя.
— Смотри, — сказал я спутнику, — это Миргород! Сейчас прибежит свинья, схватит бумагу — и мы спасены.
Взяли с меня расписку не петь «Интернационал», как это я сделал в Берлине…».
После двухчасового допроса Есенин и Дункан были освобождены. Айседора заявила ожидавшим ее репортерам:
— Мне никогда не приходило в голову, что люди могут задавать такие невероятные вопросы!
Друзья Айседоры устроили дружескую встречу и банкет в отеле, где они поселились. Дункан была счастлива, с жаром делилась впечатлениями о Советской России и ни о чем другом не желала говорить. Ей не терпелось рассказать об этом всей Америке, как она выразилась. Репортеры вынуждены были записывать и фразу, которой она заканчивала каждое свое интервью:
— Коммунизм является единственным выходом для мира!
Три спектакля Дункан в «Карнеги-холл» прошли с большим успехом и благополучно заканчивались, несмотря на выступления Айседоры с речами о Советской
Но последствия сказались очень скоро. Начавшееся в Филадельфии турне приостановилось: мэр Индианополя испугался «большевистских речей» Айседоры и запретил ей въезд в город.
Юрок дал мэру от имени Дункан обязательство, что она не будет выступать с речами, но на первом же спектакле Айседора произнесла, как выразились местные газеты, «одну из своих наиболее ярких речей о коммунистической России».
Наутро репортеры сообщили Дункан, что ей навсегда запрещен въезд в Индианополь. И Дункан и Есенин равнодушно выслушали эту «сенсационную» новость. Но Юрок нервничал и предупредил Айседору, что первый, самый незначительный инцидент приведет к отмене турне.
В Милуоки он не допустил к ней корреспондентов и объявил, что Дункан никого не принимает, но на банкете, где чествовали ее и Есенина, она опять высказалась всласть.
В Бостоне ее выступление вызвало скандал. В партер была введена конная полиция. Вдобавок ко всему Есенин, открыв за сценой окно, собрал целую толпу бостонцев и с помощью какого-то добровольного переводчика рассказывал правду о жизни новой России.
Турне прекратилось. Но в Нью-Йорке Дункан продолжала выступать, и, как она и Есенин мне рассказывали, двенадцать раз после ее спектаклей, неизменно заканчивающихся «Интернационалом», «зеленая карета» отвозила Айседору в полицию. Правда, дело ограничивалось взятием с нее подписки о невыезде.
Но газеты взбесились, набрасываясь и на Дункан, и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши, которых не было, раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина, его недовольство американскими нравами и чувство разочарования, какое он испытывал в этой стране.
Есенин нервничал.
Была и еще одна причина «взрывчатого» состояния Есенина (об этом мне рассказывала Дункан): он считал, что Америка не приняла и не оценила его как поэта.
Если бы сейчас он был жив! И поехал бы в Америку… Он увидал бы, какой прием был бы теперь ему оказан, насколько там его теперь знают как поэта! А тогда сенсация была лишь в том, что мировая знаменитость Айседора Дункан приехала из «большевистской Москвы», да еще в сопровождении молодого известного советского поэта, ставшего ее мужем.
В последующие годы вести об Есенине прорывались туда из удушливого тумана легенд и вздорных выдумок, окружавшего Есенина, развеять который удалось лишь значительно позже. Недавно на одном из кинофестивалей в Москве демонстрировался английский широкоэкранный цветной фильм «Айседора» с кинозвездой Ванессой Редгрейв в роли Дункан. Несмотря на старания режиссера втиснуть актрису в рамки легковесного и фантастического сценария, ее художественное чутье позволило ей в большой мере донести до зрителей образ Айседоры, добиваясь подчас и внешнего сходства. Я получил от Ванессы Редгрейв фотографии и письмо, в котором она пишет, что, к сожалению, лишь после съемок она смогла прочитать мою большую книгу «Айседора Дункан. Годы в России», изданную тогда через АПН в Лондоне и в Нью-Йорке на английском языке (но ей перевели отрывки из первого издания «Встреч с Есениным»).