Моя жизнь

Меир Голда

Другой наш проект, который все так же мне дорог, как и в первые дни его осуществления (1960 год), — это Кармелский центр. Его официальное название Международный центр подготовки работников коммунального обслуживания. Здесь женщины развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки готовятся к новому для них роду деятельности. Уже пятнадцать лет я наблюдаю, как сотни женщин в этом центре учатся играть производительную роль в своих странах будь то руководительница детского сада из Непала, диетсестра из Лесото, работник социального обеспечения из Кении или учительница из Малайи. Для всех этих женщин Израиль был как бы живой лабораторией, потому что как сказала мне студентка из Кении, «если бы я поехала учиться этому в США, то я выучила бы историю развития, а в Израиле я вижу, как это развитие происходит».

Этот центр занимает особое место в моем сердце не только потому, что я вместе

со шведкой Ингой Торсон и израильтянкой Миной Бен-Цви помогала его основать, но и потому, что меня восхищают все эти женщины, оставившие свои насиженные места в городах и деревнях, свои семьи и приехавшие в далекую чужую страну, чтобы получить специальность, которая когда-нибудь поможет их народу жить богаче и лучше. Есть что-то героическое — а я нечасто употребляю это слово! — и в усилиях, которые делают эти женщины, вступая на долгий и трудный путь самообразования во имя лучшей жизни для себя, своих детей и внуков. Помню особенно ясно поразительную женщину — судью из Ганы; скромную молоденькую акушерку из Свазиленда, пожилого врача, возглавлявшую семейное планирование в Нигерии и преданную делу, дисциплинированную диетсестру-эфиопку. Все это были жены и матери, и каждая стала пионером в своей области, и каждая надеялась, что африканские женщины займут в африканском обществе надлежащее место как равные строители будущего подобное тому, какое, они видели, занимают в еврейском государстве женщины-израильтянки. Пожалуй, я больше не встречала таких тружениц, таких энтузиасток, таких привлекательных созданий, как женщины этой группы, с которыми я, бывало, часами беседовала в Хайфе. Иногда казалось, что наш жизненный опыт совершенно различен — а в действительности мы боролись примерно за одно и то же.

Но наше участие в обучении африканцев не ограничивалось тем, что мы делали в Израиле. В 1963 году, когда я впервые посетила Восточную Африку, пролетев на маленьких самолетах тысячемильные расстояния над Кенией, Танганьикой, Угандой и Мадагаскаром, главной целью моей поездки было посещение школы для социальных работников, открытой сообща Кенией и Израилем (при поддержке Кармелского центра) в Мачакосе. Не раз нам случалось приземляться в маленьких деревушках — потому что там трудился, не покладая рук, какой-нибудь израильский советник; я проводила часок-другой с ним и его семьей и видела своими глазами любовь и доверие, которые выражали им африканцы, и восхищалась решимостью и увлеченностью молодых израильтян, добровольно живущих и работающих в таких непривычных примитивных условиях.

Нельзя сказать, что все они справлялись с делом успешно и что кругом все шло как по маслу. Нередко требовались месяцы, чтобы израильская семья привыкла к климату, к пище, к традиционной африканской медлительности; поняла, что кроется под африканской чувствительностью и суеверностью, научилась сдерживать нетерпение и заносчивость, которые в два счета могли свести на нет все добрые дела. Бывали ссоры, обиды, неосуществившиеся планы. Но в большинстве случаев сотрудничество приносило плоды, ибо и африканцы, и израильтяне по-настоящему понимали, как ценно то, что они стараются делать. Не было для меня большей радости, чем встречаться с африканцами, прошедшими подготовку в Израиле, которые показывали мне свои клиники, фермы и школы, весело давая пояснения на иврите; и повсюду я видела африканских «сабр», черных малышей, родившихся в Израиле, чьим первым языком был иврит. Какими бы «крайними» ни стали потом эти дети и что бы они потом ни говорили, они никогда, я знаю, не будут в душе считать своими врагами тех, с кем подружились в Беер-Шеве, Хайфе или Иерусалиме — да и меня тоже.

Кстати, во время этой поездки я поняла, что нам, в Израиле, надо переменить развлечения официальных гостей. Африканцы, как и израильтяне, непременно хотели, чтобы гости часов по двенадцать осматривали достопримечательности, а потом, без всякого снисхождения, волокли их на банкет с речами, состоявшими из бесконечных взаимных поздравлений. Я сидела на этих банкетах и в изнеможении думала, что через несколько часов опять предстоит поездка под палящим солнцем, которая завершится таким же банкетом с речами. И я поклялась себе, что когда вернусь в Израиль, то сделаю что-нибудь, чтобы унять наше рьяное гостеприимство; правда, не могу сказать, чтобы мне это до конца удалось.

В конце концов, я все-таки заболела, и поездки пришлось сократить, хотя я была вынуждена отменить прием у Милтона Оботе — умного и уравновешенного президента Уганды, которого потом так безжалостно убрал Иди Амин. Пожалуй, Оботе и Иди Амин — две крайности африканской дилеммы. Оботе был полной противоположностью Амину — это был разумный, серьезный и работящий человек. Боюсь,

что прогресс в Уганде задержался на много лет оттого, что к власти пришел Иди Амин, которого погубила бесконтрольная власть над только что получившей независимость страной. Я не знала Иди Амина, когда он проходил в Израиле парашютную подготовку (израильские «крылышки» гордо носит не только он, но и многие другие африканские лидеры, например, президент Заира Мобуту), но и в те времена, когда ему казалось, что на Израиле свет сошелся клином, его считали, мягко выражаясь, очень эксцентричным. Я в последний раз увидела его в Иерусалиме, в бытность мою премьер-министром, и убедилась, что он просто сумасшедший. Право же, нашу беседу мог бы поставить Чарли Чаплин.

— Я пришел к вам, — сказал он очень серьезно, — потому что хочу получить от вас несколько «Фантомов». — «Фантомов»? Мы не производим «Фантомов»! — ответила я. — Мы их покупаем, когда можем, у США, — а можем мы далеко не всегда. Это не то, что можно покупать и продавать. А зачем вам «Фантомы»?

— Да против Танзании! — мягко сказал он.

Потом он передал мне сообщение: «Мне срочно нужно десять миллионов фунтов стерлингов». Но и этого я ему дать не могла. Он покинул Израиль, пылая гневом, отправился в Ливию к полковнику Каддафи — и, в 1972 году, за полтора года до Войны Судного дня, Уганда порвала с нами дипломатические отношения. Но Иди Амин не Уганда, и даже он не может остаться диктатором навсегда — что все-таки несколько утешает.

Вспоминая таких африканских лидеров, как кенииский изумительный старик Джомо Кениата и Том Мбоиа, замбийский Кеннет Каунда поэт-президент Сенегала Сенгор и президент Заира Мобуту Сесе Секо, я должна сказать, несмотря на трагедию нашего разрыва, что они делают честь своим народам и африканскому освободительному движению. Мы с ними так хорошо ладили (хоть и не на все а не всегда смотрели одинаково) — думаю потому, что я делала то, к чему призывала, и они это видели. В 1964 году, например, по случаю годовщины Дня независимости Замбии (прежде — Северной Родезии» все почетные гости отправились на водопад Виктория, находящийся частично в Замбии, частично — в Южной Родезии (как она тогда еще называлась). Нас повезли к водопаду в автобусах; на границе между странами южнородезийская полиция имела наглость не разрешить черным пассажирам моего автобуса выйти, хотя все они занимали высокие посты и были личными гостями президента Каунды. Я не могла поверить своим ушам, когда услышала слова полицейского: «Только белые». Я сказала: «В таком случае я, к сожалению, тоже не могу выйти в Южной Родезии». Родезийцы перепугались. Они всячески старались убедить меня выйти, но я об этом и слышать не хотела. «Не хочу, чтобы меня отделяли от моих друзей!» повторяла я. После того наш автобус благополучно возвратился в Лусаку, где президент Каунда принял меня так, словно я была Жанна д'Арк, а не просто женщина, которая не принимает расовой дискриминации ни в каких формах.

И еще один был случай, показавший африканцам, что у нас слово не расходится с делом — чего вообще за европейцами, по их мнению, не водилось. По дороге из Замбии в Израиль я должна была посетить Нигерию. Я остановилась в Найроби, откуда специально зафрахтованный самолет должен был доставить меня в Лагос — иначе мне пришлось бы пролететь над арабским государством, а может быть — и приземлиться там. В Найроби меня ожидал наш посол в Нигерии, очень обеспокоенный. Он сказал, что в Лагосе меня встретят антиизраильской демонстрацией. Жены всех арабских послов объединились, чтобы организовать протест против моего визита. Пожалуй, поездку лучше было бы отменить. Вообще, это не самое подходящее время для поездки туда; Нигерия находится накануне выборов и большинство министров сейчас не в Лагосе. А если со мной что-нибудь случится? Я чувствовала глубокую усталость и перспектива подвергнуться нападению на улице самого большого африканского города мне не улыбалась. Но позволить запугать себя арабским послам, которые прячутся за юбками своих жен, я тоже не могла. «Навязываться нигерийскому правительству я не буду, — сказала я, — но если они не отменят своего приглашения, я приеду».

В аэропорту я увидела огромную толпу ожидающих. «Вот оно! — подумала я. — И это будет очень неприятно!», но это были не вопящие в исступлении демонстранты — это были сотни мужчин и женщин, которые прошли обучение в Израиле или у израильтян здесь же, в Нигерии. Все они пели «Хевейну шалом Алейхем» — «Мы несем вам мир!» — израильский гимн международного сотрудничества, который я слышала миллион раз, но которым ни разу не была до такой степени растрогана. «Мы чтим и приветствуем вас как посла настоящей доброй воли», — как бы говорили слова гимна. Поездка в Нигерию оказалась, в конце концов, очень успешной.