Мозаика чувств

Ларсин Рам

– Знаешь, – тихо проговорил Илья, – там, на лужайке уже собираются люди, чтобы слушать твоих родителей. Значит, они по-настоящему талантливы!

– В этом вся ирония! – вздохнула Рина. – Сцена заставляет актеров постоянно поддерживать свой талант, а если они женаты, то это продолжается и в собственной семье, как у нас…

Нина:– Евгений, тут, в сердце, что-то жжет.Арбенин:– Пройдет! пустое!Молчи и слушай: жизнь как бал —Кружишься – весело, кругом все светло, ясно…Вернулся

лишь домой, наряд измятый снял —И все забыл, и только что устал.Но в юных летах лучше с ней проститься,Пока душа привычкой не сроднитсяС ее бездушной пустотой.

– В сущности, – сказала Рина, – эта пьеса и о том, что происходит между моими родителями с точностью до наоборот. Моя мать – властная, непримиримая натура, она – враг всех своих коллег. Как-то у нее появилась соперница, молодая и талантливая, которая в будущем могла стать ведущей актрисой, если бы моя родительница правдами и неправдами не выкурила ее из театра.

Нина:– О, ты меня не любишь!Арбенин:– И ты, ты смеешь требовать любви!А мало я любил тебя, скажи?А этой нежности ты знала ль цену?А много ли хотел я от любви твоей —Улыбку нежную, приветный взгляд очей,И что ж нашел: коварство и измену!

– Что ж, надо отдать должное твоему отцу: он очень убедителен!

– Да, в роли Арбенина он весь – жестокость и мстительность, а дома ему приходиться помалкивать, даже когда мама возвращается домой в полночь, якобы задержавшись на репетиции, хотя всем известно, что она проводит время с министром…

Нина:– Каким-нибудь клеветником ты был обманут.Арбенин:– Да, я был обманут!Плачь! плачь – но что такое, Нина,Что слезы женские? вода!Я ж плакал! я, мужчина!От злобы, ревности, мученья и стыдаЯ плакал – да!А ты не знаешь, что такое значит,Когда мужчина плачет!О! в этот миг к нему не подходи:Смерть у него в руках – и ад в его груди!

– И вот результат ночных похождений моей матери: папа, еще не старый мужчина, стал добиваться милостей у девиц из массовки и потом, после скандала, начал приставать ко мне, а я удрала сюда, к бабке Рае…

Нина:Не верю, невозможно – нет, ты надо мноюСмеешься… ты не изверг… нет! в душе твоейЕсть искра доброты…Спаси меня, рассей мой страх… Взгляни сюда…О! смерть в твоих глазах!

– Признаюсь тебе, – горестно произнесла Рина, – часто во время их ссор я, озлобившись, думаю, что они генетически не совместимы, и это – причина моих странностей…

Арбенин:–

Да, ты умрешь – и я останусьОдин, один… года пройдут,Умру – и буду все один!– Нина:– Прощай, Евгений!Арбенин:– Нет, нет – не говори, тебе уж не поможетНи ложь, ни хитрость… говори скорей:Я был обманут? Так шутить не можетСам ад любовию моей!Нина:– Теперь мне все равно… я все ж невинна перед богомИ умираю…

– Боже мой! – пробормотал Илья, когда зрители, до сих пор молча сидевшие на траве и следившие за каждым жестом и словом актеров, поднялись на ноги, благодарно крича и хлопая, особенно Софье, которая на их глазах умерла и вновь вернулась к жизни, а она принимала все это так, словно стояла на широкой сцене, обласканная аплодисментами множества людей, и лицо ее, обрамленное красными всполохами волос, впитывало это как воздух, а яркие губы в то же время шептали мужу ядовито-презрительные слова: ты опять в конце ошибся, жалкий актеришка!

Захлопнув окно, Рина пошла к постели, бормоча:

– Ненавижу, ненавижу!

Не только ее бледное лицо, но и все худое тело дрожало от отвращения.

Сестра, вызванная Ильей – все та же Бат-Шева – дала ей таблетку валиума, потом еще одну и сидела рядом, пока Рина не пришла в себя.

– Кстати, – рука сестры вынула из коробки шприц, зловеще блеснувший на солнце, – тебе предписаны уколы от воспаления в позвоночнике.

– Что это?

– Кортизон.

– Нет, – снова заволновалась Рина, – мне кортизон противопоказан!

– Ну, твой лечащий хирург знает лучше.

Рина пролепетала:

– У меня от него однажды случился аллергический шок!

Бат-Шева, продолжая свое дело, закатала рукав пациентки.

– Оставьте ее в покое! – возмущенный Илья схватил руку со шприцем, и тот со звоном упал на пол.

– Я буду жаловаться главврачу! – закричала Бат-Шева и, негодуя, выбежала из палаты.

Наступила тишина.

– Наконец-то можно расслабиться, – медленно успокаиваясь, проговорила Рина. – Сядь здесь, возле меня. Дай-ка я поправлю твою косичку, она совсем распустилась в этой стычке с бандитами. Ты спас меня, правда? Там… и сейчас… Ты всегда рядом, готов помочь, пожертвовать собой. Таким, говорят, был Иисус, евреи зовут его Ешу – Спаситель… Подумать только, несколько дней назад мы были совсем чужие, а теперь… мне трудно думать о себе без тебя… Знаешь, меня поразила эта любовная история у Фейхтвангера, мне даже снится, что я – царица Иудеи… Странно, есть слова, которые кто-то сказал в другом времени, но они возникают как свои. И если бы я решилась открыть тебе то, что я чувствую, я сказала бы это, как Береника Титу.

Слезы блеснули в ее глазах, когда она притянула Илью к себе, шепча:

– Муж… воин… Яники…

И то, что кинуло Рину и Илью друг к другу, не было наказанием за любовь…

Мираж

Они поднялись на двенадцатый этаж, Илья постучал и услышал громкое: – Войдите! Открыв дверь, они увидели грузного человека, сидящего в инвалидном кресле у открытого окна.

– Мы к господину Лотану.

Тот нехотя оторвал взгляд от простиравшегося перед ним голубого неба:

– С жалобой? Прямое попадание! Вы видите на моей физии следы множества попаданий.

Действительно, его лицо было изрыто шрамами и вмятинами. Внезапно каким-то точным геометричным движением Лотан сделал полукруг и уселся за стол.

– Не удивляйтесь! Это высший пилотаж, – чуть ли не с гордостью заметил он. – Специальный курс для безногих летчиков. Садитесь, – и спросил тоном врача. – Итак, на что мы жалуемся?

Илья протянул ему конверт с письмом, тот открыл, прочитал.

– Ну что ж, будет передано по инстанции. Но не ожидайте многого. Думаете, из-за нескольких, пусть очень страдающих людей, изменят маршрут огромного лайнера?