Мозаика теней
Шрифт:
— Ломайте двери! — приказал командир.
С моих ушей и носа капала вода, дыхание вырываюсь наружу белыми облачками, но, несмотря на холод и сырость, сердце мое забилось сильнее и разум воспрянул с надеждой на успех. Сержант взял в руки невесть откуда взявшуюся мотыгу и изо всех сил ударил ею по двери, надеясь сбить ее с петель. Дверь оказалась настолько гнилой и ветхой, что одна из ее досок тут же оторвалась от поперечин, после чего открыть дверь не составляло уже никакого труда. С мечами наперевес воины скрылись в глубине дома, и оттуда послышались женские крики, треск опрокидываемых столов и отрывистые команды.
Я не мог оставаться
— Где остальные? — спросил я.
Один из печенегов молча указал большим пальцем на находившуюся в углу хлипкую лесенку. Я мигом взобрался по ней, надеясь, что она не подломится подо мной, и через узкий люк оглядел верхний этаж. От лестницы помещение отделялось занавесом, который был сорван и брошен на пол. Здесь тоже царил настоящий хаос: мебель была переломана, сундуки распахнуты и все их содержимое вывернуто на пол. Печенегов в комнате не оказалось.
Рядом обнаружилась еще одна лесенка, ведущая наверх, откуда раздавались торжествующие крики. Быстро поднявшись по ней, я впрыгнул в комнату и устремил взгляд на нашего нового узника.
Двое печенегов крепко держали его за руки, впиваясь пальцами в плоть, а он извивался и старался вырваться. Он был одет не как монах: на нем была бесформенная шерстяная туника, доходившая ему почти до лодыжек. Судя по свежей грязи на обуви и пропитанной сыростью одежде, он совсем недавно вернулся с улицы. У мужчины было смуглое лицо с резкими чертами, его черные глаза отчаянно сверкали. Он оказался более худым, чем я полагал, и очень сутулым — этого я, признаться, не заметил, когда гнался за ним по заснеженным улицам города. Ни жестом, ни словом он не дал понять, что узнал меня.
В углу с победоносным видом стоял сержант, скрестив руки на груди.
— Этот? — поинтересовался он.
— Не знаю.
Внезапно весь ажиотаж погони куда-то подевался, и меня охватила ужасная неуверенность. Конечно, это тот, кто нам нужен, как же иначе? Чувствуя, что ноги У меня дрожат от напряжения, я медленно зашел пленнику за спину и посмотрел на его макушку.
Тонзуры не было.
Мне показалось, будто кто-то ударил меня ниже пояса или сдавил мне глотку. К горлу подступила горечь, и я сделал шаг назад. Но я все еще продолжал цепляться за свою веру, как утопающий за соломинку. С той поры как я заметил монаха возле своего дома, прошло уже несколько недель — за это время волосы вполне могли отрасти. В самом деле, человек, обладающий таким острым ощущением опасности, не упустил бы из виду подобное обстоятельство, особенно если бы знал о том, что я видел его.
Из люка в полу появилась голова командира печенегов, и я отдал ему новое распоряжение:
— Пошли двух воинов в монастырь Святого Андрея. Пусть они доставят оттуда парнишку по имени Фома, который там живет. — И объяснил, отметая возможные возражения: — Только он знает в лицо разыскиваемого нами человека.
Ожидание было мучительным, ведь все мои надежды связывались с приходом Фомы. Мы еще раз перерыли весь дом, особенно верхнюю комнату, но не нашли ничего существенного.
И естественно, я пропустил тот момент, когда он наконец появился. Стоя у окна, я созерцал развалины соседнего дома и обернулся только после того, как услышал оклик одного из караульных.
Фома выглядел очень неплохо. Анна, видимо, следила за тем, чтобы монахи, которые заботились о нем, не превращали его в аскета, и за несколько недель, прошедших с нашей последней встречи, плечи и грудь юноши налились силой. Светлые волосы были подстрижены и причесаны, а на подбородке начала пробиваться бородка. Фома неуверенно огляделся, не понимая, зачем его сюда привели.
Еще не успев задать вопрос, я прочел в его глазах ответ. Он, конечно, заметил связанного и охраняемого пленника, и это зрелище вызвало у него любопытство. Затем в его взгляде отразилось замешательство и сострадание, ведь совсем недавно он и сам находился в таком же положении. Но к моему глубочайшему разочарованию, я не увидел в его глазах ни намека на узнавание.
— Это не он.
Месяц, проведенный в монастыре, сотворил чудеса, и Фома вполне прилично говорил по-гречески; впрочем, я был не в настроении замечать это. Присмотревшись получше, юноша беззвучно пошевелил губами, подыскивая нужное слово, и наконец заявил:
— Но похож.
— Похож? Что это значит? Похож на монаха?
Фома напряженно наморщил лоб, и мне пришлось повторить те же вопросы помедленнее.
Он кивнул:
— Похож. На него.
— Может быть, это его брат? — Я повернулся к пленнику, слышавшему каждое наше слово. — Твой брат монах? Он живет вместе с тобой?
Я повысил голос, пытаясь вытрясти из него ответ, но он лишь жалобно всхлипнул и опустил голову на колени. Один из печенегов отвесил ему звонкую пощечину.
Я взглянул на сержанта.
— Спустись вниз и спроси у бакалейщика, бывал ли у его постояльца монах. Извинись за причиненный его дому ущерб и скажи, что эпарх возместит ему все убытки.
У сержанта мои слова вызвали сомнение, но я был единственным в этой комнате, кто мог поручиться за эпарха. Мы молча слушали, как он топает вниз по лестнице. Затем снизу послышались возбужденные голоса сержанта и бакалейщика, истеричные вопли хозяйки, выкрикивающей обвинения, и грохот разбиваемой глиняной посуды.
Вскоре сержант поднялся наверх с побагровевшим лицом.
— Здесь часто ночевал другой мужчина. Жена бакалейщика постоянно ругалась со своим жильцом — она зовет его Павлом — из-за того, что тот отказывался платить за гостя. Она никак не могла взять в толк, с какой это стати она должна давать ночлег божьему человеку, который невесть почему не спешит возвращаться в монастырь.
Я едва не запрыгал от радости, но, сдержав себя, спросил подчеркнуто спокойным тоном:
— Что отвечал ей на это Павел?